Сюда доносился отдаленный, привычный рокот комбайна. Над зыбкой поверхностью несжатого массива, лежавшего параллельно главному тракту, бежали световые лучи: на Ростов шли автоколонны.
Ветерок волнами шевелил пшеницу, насыщая воздух крепкими, тягучими запахами.
– У меня к вам дело, Ефим Максимович, – тихо произнесла Маруся, решившись нарушить степной покой.
– Говори.
– Я приехала к вам не только газету читать… – Маруся старалась подыскать нужные слова. – А вы, конечно, устали…
– Да не тяни ты, ей-богу! – Кривоцуп вдруг заподозрил недоброе: – Может, дома что?
– Дома у вас все благополучно. Я приехала от Василия.
– Догадался.
– У Василия не ладится, Ефим Максимович.
– Не ладится – наладят.
– Ничего не получается.
– В МТС. «Техничку» вышлют.
– Обещали завтра к обеду. А комбайн будет стоять.
– Не моя забота.
– Конечно, у каждого человека свои заботы, – волнуясь, продолжала Маруся. – У каждого свое, будь то министр или комбайнер. Но ведь вас двое! Комбайнеров! Не свое поле косите… Он молодой комбайнер…
– Молодой, да прыткий. – Кривоцуп обронил недобрый смешок. – Язык не то что мотовило – всегда лопасти на месте.
– Радости у вас никакой нет от вашего труда. – Маруся взволнованно повысила голос. – Нет радости! Все будет хорошо: и план, и проценты, а похвалы не будет!
– От кого же это?
– От самого себя! – Маруся уже наступала. – Как вам не стыдно! Что же вы чувствуете, Ефим Максимович, когда со своей совестью наедине остаетесь? Не стыдно вам?
– Чего кричишь, а? Гришка, иди к комбайну. Видишь, сменщики едут. Иди, иди…
– Не знаю, какие у вас личные отношения с Василием, а только дело общее. Какой же вы жестокий и нехороший!
Девушка говорила еще что-то, горячо и быстро. Намолчавшись и наробевшись вдоволь, она теперь отводила душу. Сейчас она уже не подыскивала нужные слова, а говорила все, что чувствовала.
Подъехали сменщики. Григорий громко разговаривал с какой-то теткой Еленой. Завели трактор. Пучок электрического света скользнул по пшенице, как по стенке, и перебрался дальше. На звеньевых участках подняли на шестах фонари. Проурчал подошедший для разбунке-ровки грузовик.
Все налаживалось для продолжения работы.
Можно было отдохнуть старому Кривоцупу. И нечего таиться, годы сказывались, мечтал он об отдыхе.
Но где-то попал в беду молодой паренек; задиристый, а все-таки достойный. И чего раскричалась Маруська? Что он, Кривоцуп, сам не понимает, что надо помогать друг другу?