– Кормилец, говоришь, – громко и уверенно сказала дочь. – Наши кормильцы вон, – указала рукой на окно, – крепостные, они с зари до зари, не разгибая спин, работают, а во что он их одевает, этот наш кормилец, а за что он порет бичом мужиков своих крепостных? – Даша еще громче заговорила. – Да, хорошо, что его крепостные русские люди, на них шкура прочная, толстая, дюжий народ, а то давно у всех крепостных развалились бы кости. Не знаю тогда наш кормилец, чем бы стал нас с тобой кормить. Наверно бы, он и не приехал бы к нам.
Испуганная мать такими словами, услышанными от дочери впервые, дрожащей рукой стала молиться, приговаривая:
– Доченька, что с тобой?
Осмелев Даша и увидев испуганную мать, еще увереннее заговорила:
– Маменька, мне уже идет 17 год, – она это сказала так, как будто ей идет 30 год. – Я все, маменька, знаю и все понимаю. Ты у отца тоже крепостная, только я была все для тебя маленькая и ты мне об этом не говорила, боялась мне говорить об этом. Да, я его дочь, но дочь от крепостной, а то почему он не дал мне образование? Нанял учителя, – с усмешкой сказала Даша, – научил меня читать, писать, да еще научил арифметике, всем четырем действиям, а теперь говорит: «Ты у меня образованная».
Даша, видя сгорбившуюся мать, у которой все тело тряслось от плача, встала с кресла, подойдя к креслу, где сидела мать, чуть подвинув ее ноги, присела на кромочку, и, обняв двумя руками, туго прижав мать к себе, заговорила:
– Маменька, прости меня, но это должно было случиться не сегодня, так завтра или через год, два. Нам теперь будет легче, мы объяснились, что мы обе знаем, кто мы.
Мать посмотрела на Дашу и сказала дрожащим тихим голосом:
– Да, это хорошо, что мы объяснились. Только вот что, доченька, пока отец не подписал это имение тебе, все должно быть так, как было, и не дай Бог, если эти слова он услышит от тебя, хорошо, если сгоряча не убьет, а то навечно тебя рабой сделает.
– Успокойся, маменька, ведь я его дочь, что-то все-таки подлого есть у меня от папеньки, – Даша эти слова сказала так, как будто артист готовится сказать на сцене.
Мать подозрительно посмотрела на дочь:
– Ну ладно, я пойду.
Мать ушла. Даша подошла к окну. Даша стояла у окна грустная, подавленная, мысль не давала покоя только что произошедшая. Подняв взгляд вверх, посмотрела на небо. Ничего не увидев на небе, подумала: