«Эх, кто ты, девочка, и за что так
тебя?»
Встряхнулся, почти с силой отвёл
глаза. Разговаривать с мертвецом сейчас было не к месту и не ко
времени.
Гробовщик проворчал снова,
— Эй, господин пристав, это всё
хорошо, только за гроб платить-то кто будет? Девка не местная,
родственников у неё тута нет.
— Я есть. Разберёмся, — рявкнул
Григорий снова, унимая непонятно откуда пришедшую в пальцы дрожь.
Снова — сверкнул в глаза золотом царёвой пайцзы. — На то сюда и
прислан. А ну, взяли и понесли.
Эхом, снова, как колокольчики —
тихий, неслышный для прочих глас: «Спасибо».
Дать в морду неважно кому, лишь бы
дать Григорий хотел уже битый год как. С тех пор как плохо
закреплённый «Хайбернский град» сорвался с направляющих воздушного
корабля и накрыл загородное огородие Григория. По счастью и Божьей
воле — никого не убило и не покалечило, но развалило сарай,
светлицу, овин, и размололо пять курей, двух баранов да завезённого
из-за морей чёрного борова хинзирской породы. Убытку на битый
рубль. Да ещё полугривенный писарю за составление приказного
челобития. Точнее, за его перевод с человеческого: «Вы чо, петухи
летающие, облаком небесным по башке трахнутые, в натуре оборзели на
свои города с неба огнём кидаться…» — в уместное на приказной
бумаге: «Государыне Айлин, Пресветлой Ай-Кайзерин, Царице и Ханше
пути прямого холоп её Гришка сын Осипов, жилец столичный челом
бьёт»…
Сплошной убыток. С которым Григорий
сунулся было к тысяцкому — да и заречному объездному голове,
заодно. Вот только Пахом Виталич, боярин Зубов, дважды почесав
бритый затылок и один раз лохматую, на две стороны расчёсанную
кустом бороду, убыток возместил просто. Достал золотую пайцзу из
сундука, да сунул её в руки Григорию, со словами:
— На вон, походишь пока «царским
голосом» у меня в приставах. Недолго, пока приказные деньгами не
разродятся.
Боярское «недолго» спустя год начало
всё сильнее попахивать «навсегда». «Меч истины» сгорел, подбитый
химерами еретиков по-над Лукоморским шляхом. Приказные дьяки
воздушной гавани Царев-Кременьгарда втихую обрадовались, увидев в
этом повод заиграть под столовым сукном жилецкое, матом написанное
челобитие. А Григорий сын Осипов по кличу «Хмурый» так и застрял в
приставах. И хотя, неизбежные при такой должности алтыны и
двугривенные «за ускорение» и «истирание» всего подряд, кулаков
главным образом, давно перекрыли и незадачливого порося по кличке
Бориска, и прочий убыток — в чью-нибудь морду хотелось дать всё
равно. И постоянно.