А в ответ услышал недовольное от
писаря:
— А Бог ея знает…
Эхом, снова, звон колокольчиков и
неслышный голос в ушах: «Катя я была… Катерина»… Холодный ветер
шевелил светлые волосы над мёртвым, красивым лицом. Дёрнул на себя
покрывало, бесстыдник, обнажая тонкую руку и белое плечо.
Полустёртый рисунок — лилия, на предплечье. Красиво и странно, в
родном Григорию Крменьгарде разве что финны да каторжники били себе
на руки всякую похабень. Григорий встряхнулся. Снова с усилием,
прошептал сам себе под нос:
— Прости. Потом, — и рявкнул уже в
голос: — Это как так? — чуя, что хочет уже не просто морду набить —
всю слободу разнести к бесам по брёвнышку.
Потом понял, что дурак и пошёл к
писарю. Разговаривать.
«Как так» выяснилось почти сразу. Со
слов писаря, одна из слободских хозяек с утра пораньше, до света
ломанулась по своим хозяйским делам со двора, с вёдрами. Увидела в
соседском доме распахнутую калитку и растворенную настежь дверь. По
извечному бабьему любопытству — зашла сунуть нос, да всласть
отругать нерадивую соседку. Увидела труп, уже хладный, в сенях… И
совсем не бабьим образом, не закричав, метнулась, бросив ведра, до
сьезжей. Тут разговор пришлось прервать, кто-то на улице как раз
собрался пройти, напоролся мордою на выставленные рогатки, потом на
забор и сильно этому удивился.
Потом второй и третий, а там
собралась и толпа. Люди ходили туда и сюда, запинаясь и клубясь
вокруг рогаток, напарываясь на выставленное заграждение. От забора
до забора, с зазором, рассчитанным за время приставской службы
чётко. Так, чтобы худой да бедный бочком-бочком, но протиснулся, а
вот богатый да дородный — ни в жисть… ну пока Григорий рогатку
перед его носом не откинет. И не поговорит заодно, и поголовный
обыск снимет, как по приказной науке положено, и кружкой «на
богоугодное» дело под носом выразительно потрясёт. Кружка ещё
кое-как пополнялась, а вот столбец жёлтой писарской бумаги с
ответами почти нет. Однообразное: «Нет, нет, не знаю, не видел, не
слышал, пустите, дяденька», — в десятый и сотый раз.
Эхом, снова — звон колокольчиков по
ушам: «А этот — врёт».
Григорий резко поднял глаза, оглядел
ещё раз проходящих, точнее, протискивающихся мимо рогаток мужиков.
Как на грех — их было много, с полдюжины, все здоровые, бородатые,
в кафтанах с расстёгнутыми рукавами. Ночной дозор с целовальником
как раз сменились, шли от ворот слободы по домам. Побурчали было,
да стихли, протискиваясь меж рогаток и забором — бочком. Да в
кружку закидывая щедро, словно от сглаза. Вот только держались
кучно, не поймёшь сразу, кого мёртвый голос имел в виду. И на
расспрос отвечали все одинаково: «Всю ночь стояли, смотрели, в
колотушки били, время и погоду у тёщи под окнами кричали по обычаю,
громко и каждые полчаса. Ничего не видели, никого, кроме собак
брехатых не слышали»…