Я увидел большое дерево, опоясанное кривоватой винтовой
лестницей, по которой поднимались увешанные фотоаппаратами японцы
или китайцы. Ствол его делился на три части, и на вершине средней
был приколочен католический крест. На ветках были листья и даже
жёлуди. Древо жило. Но глубокие чёрные линии, невидимые под корой,
уходившие с корнями глубоко под землю, выглядели жутко. Будто нитки
марионетки, пришитые к живому человеку. К рукам, ногам, челюсти и
ве́кам.
— Так, может, Вяза не стоит в обычном лесу селить? -
предположил я. - Оранжерею какую-нибудь охраняемую сделать, народ
вооружённый поставить? - и сам понял глупость
предложенного.
— Ага. И табличку прибить, а на ней написать крупно,
красным чернилом: «Тут абсолютно ничего нет интересного! В
особенности — нет сожжённого в четырнадцатом веке волшебного
дерева, что чудом, впервые в истории, возродилось в междуречье
Вазузы и Городни», - согласился в своей всегдашней манере Ося. -
Деревья, Аспид, в лесах прячут. Так исстари повелось. Он первое
время от обычного-то вовсе ничем отличаться не будет, разве только
расти быстрее. А зим через полтораста-двести, глядишь, и Хранителя
выберет да призовёт.
Вот это я понимаю — горизонты планирования у них. Два века
на раскачку — потом можно и пошевелиться. Хотя с их-то
продолжительностью жизни суетиться точно смысла нет. И насчёт
прятать дерево в лесу — тоже не поспоришь.
Вольво съехал с асфальта, не доехав до Погорелого Городища
пары-тройки километров, если судить по карте. Убитая гравийка
тянулась до деревни Почурино, которую, по словам Оси, раньше и
называли и писали правильно: «Подчурино». Чур там стоял, изваяние
древнее. Говорили, здоровья и сил прибавлял, если просили вежливо.
Хотя на самом деле можно было просто так на берегу Держи посидеть,
да водой её умыться для этого. Но, как уже объясняли
старики-разбойники, вера — вещь странная и сугубо индивидуальная. В
речки да Дерева́ с какого-то времени верить стало неактуально. То
ли дело — идол деревянный! Фигура!
В отличие от поездки до Осиновых Двориков на Ниве, в этот
раз ехалось менее нервно и травмоопасно. Даже Павлик чинно
покачивался в кресле-люльке, будто ехал на лошади, шедшей мерным
шагом, а не трясшейся на рысях. Поворот на деревню оставили позади,
и шведский автомобиль с объяснимым сомнением уставился на чистое
поле, куда уходила в сторону угла леса слабо наезженная колея. Но
нам сомневаться было некогда. Покачивание и даже некоторая тряска в
салоне усилились.