Очевидно, что и сам я нахожусь под влиянием своего времени, гендера, расы и класса так же, как и авторы 1930-х и 1960-х гг., поскольку у меня есть собственные предрассудки и личный опыт. Я уверен, что эта книга получилась бы совсем другой, напиши я ее до появления хип-хопа, не будь я гитаристом или же сыном двух разделяющих левую идеологию еврейских профессоров высшей школы, представителей среднего класса, один из которых родился в 1906 г., а другая была австрийской беженкой, академической пианисткой и видной феминисткой, или же если бы я не играл многие годы в барах и не писал бы в газеты, и т. д. и т. п.
В силу этого я не претендую на бóльшую проницательность в сравнении с предшествовавшими мне авторами, – я всего лишь пытаюсь учитывать то, кем они были в современном им контексте и как это повлияло на их вкусы и суждения. В конце 1930-х и в 1940-е гг. одни критики сформулировали определения того, что есть и что не есть джаз, а в конце 1960-х и в 1970-е гг. другие критики сформировали канон: что является и что не является роком. Мы можем уважать эти суждения, не придавая им статус универсальных и не считая выработанные в их рамках категории полезными для нынешних классификаций музыки их времени. Выбор критиков, безусловно, повлиял и продолжает влиять на то, как именно я слышу музыку, но ныне этот выбор – такой же артефакт истории, как и журналы, афиши и интервью, в эпоху которых он был сделан, и даже как сама музыка, о которой были вынесены эти суждения. Не существует никакой «правильной» истории, так как прошлое продолжает меняться по мере того, как меняется настоящее.
Эта работа является попыткой вернуться назад и окинуть знакомые вещи свежим взглядом, чтобы снять с них наслоения прежних воззрений. Как и всякая история, моя книга опускает куда больше, чем описывает, и если я оставил без внимания существенно больше известных сюжетов и почитаемых фигур, нежели обычно принято, то лишь оттого, что и то и другое пространно и подробно разобрано в иных книгах, или оттого, что они никак не пересекаются с избранной мною траекторией повествования.
Еще раз хочу подчеркнуть, что я пишу не критику, а историю: я намереваюсь заново взглянуть на некоторые наиболее важные музыкальные движения и персоны в истории популярной музыки XX века и попытаться понять, что их связывает и что разъединяет, при этом избегая необходимости сообщать, были ли эти движения прогрессивными или пагубными, а герои – гениями или ряжеными, и насколько лично мне нравится то и не нравится другое. Даже демонстрируя пристрастия, можно постараться не смешивать эстетическое суждение с историческим. Я предпочитаю картины Винсента Ван Гога работам Поля Сезанна, но это суждение моего вкуса; в то же время я прекрасно понимаю, что можно составить цельное, законченное описание живописи модернизма, не включая в него Ван Гога вообще – хотя в этом случае мы упустим ряд замечательных картин и интересных сюжетов, – в то время как без Сезанна нельзя понять, каким образом Пикассо и Брак создали кубизм, и, стало быть, невозможно объяснить предрасположенность академического искусства XX века к абстрактному письму в целом. Аналогично, мне больше нравится Пикассо, нежели какой-нибудь заурядный художник, рисующий закаты, однако я хорошо понимаю, что вне стен академий и музеев большинство людей, интересующихся красивыми картинами, которые можно повесить на стену, до сих пор предпочитает более-менее правдоподобное изображение хорошенькой девушки или пейзаж новаторским находкам XX века. Таким образом, я легко могу вообразить цельную и исчерпывающую историю современного искусства, которая описывает музеи и академии как институции, обслуживающие элитарный и по большей части мало кому интересный вкус, а Ван Гога признает заслуживающим внимания только за то, что он создал крайне популярный постер с подсолнухами.