лампочкой подслеповатой?
* * *
Я не вижу выпукло то, что я забыл,
это время выпало из моей судьбы
потому, что кружится то, что я сломал,
потому, что лужицей растеклись слова.
За горами голыми колосится рожь…
Не морочь мне голову, что меня ты ждёшь.
Бродит мрак по пажитям, призраки маня…
Вычеркни из памяти, затушуй меня.
Я же этой полночью уж который год
не прошу о помощи
больше никого.
* * *
Не торопись. Пожалуйста, присядь.
Ещё мы вместе и ещё мы живы.
Мы не умеем, не хотим прощать
души своей прекрасные порывы.
Всё, что песком сквозь пальцы утекло,
как песня славки, вырвавшись из клюва,
Оно застыло – хрупкое стекло —
у трубочки волшебной стеклодува.
И я могу в тебя поверить лишь,
когда души порыв еще не замер,
когда ты снова мне в глаза глядишь
какими-то апрельскими глазами.
* * *
Справа – болота да плывуны, мая густой отвар…
Мы бестелесны, как тень луны, зябкие существа.
Шум этой жизни давно утих, в света свернулся сноп,
мы стали призраками своих невоплощённых снов.
Чувствую я дыханье твоё, вижу тот зыбкий свет…
Как мне поверить в небытиё,
если его в нас нет?
* * *
Сладким ядом своим ужаль,
я с тобою – хоть в рай, хоть в ад…
Отчего так по-детски жаль,
что не принял я этот яд?
Почему же я вдруг потух
среди спешки и маеты
и преследовал не мечту,
а лишь бледный призрак мечты?
Я не знаю всех тех причин,
от которых распалась связь.
Это сказочный был зачин,
а концовка не удалась.
Жизнь несётся на всех парах,
бег тот, знаю, неутомим…
Ты прости этот поздний страх —
я ужален навеки им.
* * *
Не уходи, пока мне так зябко на душе,
она – сплошные камни, остывшие уже.
И я совсем не спятил, я вовсе не из тех:
душа моя распята, прибита на кресте.
Её терзают птицы, нисколько не щадя,
и дали ей прикрыться лишь шляпкой от гвоздя…
Ей ничего не надо, порыв её угас,
она лишь просит взгляда – хотя б в последний раз.
* * *
Ты присниться мне не вели,
близко к сердцу не подпускай.
Отметелят пусть феврали,
отчеканят хрусталь пускай.
Будут снова такие дни,
что не ведают всех морок.
Ты, пожалуйста, мне верни
застудивший судьбу мороз.
Это будет всему предел,
когда двое – опять враги,
чтоб я снова заледенел
от всегдашней твоей пурги.
* * *
Путь больше не размерен,
всё как-то не путём,
и мы его разделим
на прежде и потом.
Мы спрячемся, как пелядь,
в придонную санчасть,
чтоб было что лелеять
и что навек проклясть.
Но в водах тех стоячих,