– Какой красавец вырос, – сказала она однажды, приподнявшись на цыпочки, чтобы пригладить его непокорную челку. – Какой большой! О, Шелк, сын мой… сыночек мой дорогой!
(А самому Шелку пришлось нагнуться, чтоб мать смогла дотянуться губами до его щеки.)
«Сын мой»… так учили его обращаться к мирянам, пусть даже втрое старше годами, если только мирянин не занимает исключительно высокого положения – в таких случаях блюсти приличия обыкновенно помогали звания с титулами: «полковник», «комиссар», а то и «советник», хотя ни с теми, ни с другими, ни с третьими Шелку сталкиваться до сих пор не доводилось и, служа в сем квартале, вряд ли когда доведется. Здесь о подобных особах напоминают разве что плакаты вроде того, с симпатичным лицом советника Лори, секретаря Аюнтамьенто, ныне заметно изуродованным ножом безвестного вандала, располосовавшего плакат наискось, а после оставившего в нем около полудюжины колотых дыр. Отметив последнее обстоятельство, Шелк неожиданно для себя самого порадовался тому, что принадлежит к Капитулу, а не к политикам, хотя мать и считала предпочтительным вариантом для сына политическую стезю. Небось полосовать, дырявить ножом портрет Его Высокомудрия, Пролокутора, наверняка даже в голову никому не придет!
Перебросив мяч в правую ладонь, Шелк вновь запустил в карман левую. Карточки оказались на месте – и одна, и другая, и третья. Многие жители этого квартала, трудящиеся без продыху с ро́стени до темноты, таская кирпич либо укладывая в штабеля ящики, забивая скот, впрягаясь в телеги, будто волы, пыхтя под немалой тяжестью богачей, восседающих в паланкинах, сметая сор с мостовых, моя полы и так далее, почтут за счастье, если сумеют заработать три карточки в год. Мать Шелка ежегодно получала по шесть карточек – чего ей, женщине с ребенком, вполне хватало на достойную жизнь – из городского фиска, а за что, с какой стати, так и не объяснила. Со смертью матери поступления прекратились. Как она опечалилась бы, увидев его в этом квартале, шагающего грязными улицами, бедняка нисколько не состоятельнее большинства местных жителей! Впрочем, особыми радостями жизнь не баловала ее никогда: в темных глазах матери нередко блестели слезы, порожденные причинами столь же загадочными, как и благотворительность фиска; узкие, хрупкие плечи тряслись, вздрагивали, а Шелк, как ни старался, ничем не мог ее утешить.