В общем, на следующее утро, когда бочки заполнились, обе рунные
цепочки засияли льдистым, чистым голубым светом. Я три с лишним
часа просидела рядом, наблюдая за бочками и бесцельно тренькая на
мандолине так, словно она была чартаром* — без медиатора. Напевы у
меня получались какие-то степные, протяжные, унылые, бесконечные, а
под них я (нервное, видимо) без конца читала рубаи. Гномы,
забега́вшие выпить пивка или сидра, останавливались и слушали меня
с очень странными выражениями лиц.
— Чтоб счастье испытать, вина себе налей, — декламировала я. —
День нынешний презри, о прошлых не жалей, и цепи разума хотя б на
миг единый, тюремщик временный, сними с души своей.**
Гномы послушно наливали, хоть это было и не вино, а я не могла
заткнуться:
С друзьями радуйся, пока ты юн, весне:
В кувшине ничего не оставляй на дне!
Ведь был же этот мир водой когда-то залит,
Так почему бы нам не утонуть в вине?
Напившиеся каменщики уходили, вместо них приходили другие, а я
продолжала под аккомпанемент мандолины-чартара:
Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,
За то, что к кабаку горим любовью верной?
Нас радуют вино и милая, а ты
Опутан чётками и ложью лицемерной.
— Что читаете? — с живым любопытством спросил Меллер, явившийся
проверить, как у меня идут дела.
— Рубаи одного восточного поэта, — сказала я, в сотый раз
потрогав влажный от испарины деревянный бок. Руны я нанесла очень
низко, на уровне крана, из которого работники наливали себе питьё,
чтобы холоднее всего была именно та жидкость, которой предстояло в
ближайшее время оказаться в чьей-то кружке. Верхняя-то часть бочки
быстро нагревалась, хоть солнце под навес и не попадало, но это не
имело значения — я хотела охладить и охлаждала только нужный мне
слой. — Вернее, он был гораздо больше известен как учёный, а стихи
писал просто для души.
— А не про вино у него что-нибудь есть?
— Конечно. Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало. Два
важных правила запомни для начала: ты лучше голодай, чем что попало
есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Это я продекламировала без аккомпанемента, потому что мандолину
оставила лежать на странном одноногом табурете, круглое сиденье
которого легко поворачивалось в любую сторону. Я всё моталась от
бочки к бочке, наливая по глоточку то сидра, то пива, хотя терпеть
не могу и то, и другое. Кончиться это могло, разумеется, только
одним — мне срочно понадобилось… м-м… в кустики. Я извинилась перед
нанимателем и сбежала ненадолго. Когда я вернулась, он тоже
задумчиво тянул что-то мелкими глотками.