— Видимо, надо звать Дромара, — сказал он, допив. — Сдать
работу.
Я помотала головой.
— Завтра к обеду, не раньше. Цепочка новая, ещё не
испробованная, как себя поведёт — неизвестно.
— А если у вас её срисуют и будут использовать без вашего
ведома?
Я дёрнула плечом.
— Она рассчитана под строго определённые условия. Как она будет
работать с маслом или мёдом например, я не знаю. Могу рассчитать,
но мне лень, честно говоря. Или бочки с тем же пивом будут стоять
не на открытом летнем воздухе, а в подвале, где и без того нежарко
— тогда там наверняка всё замёрзнет. Причём замёрзнет на том
уровне, где будут начертаны руны. Я же исходила из того, что
уровень жидкости будет постоянно меняться.
— Ох, Канн милосердная! Сира Вероника, что вы делаете в Гильдии
наёмников? — Меллер посмотрел на меня так, словно мысленно уже
заклёпывал кандальный браслет на моей щиколотке. Кажется, до сих
пор я плохо понимала, какую ценность в глазах торговца
продовольствием имеет рунолог, специализирующийся на морозных
чарах. — Выходите вы из неё если не совсем, то хотя бы в резерв, и
берите заказы на такое вот, — он кивнул на продолжавшее нежно сиять
рунное плетение. — Уверен, вам понадобится секретарь, чтобы
записывать желающих в длинную-длинную очередь.
Я терплю издевательства неба давно,
Может быть, за терпенье в награду оно
Ниспошлёт мне красавицу лёгкого нрава
И тяжёлый кувшин ниспошлёт заодно?
Это было вроде бы совсем не о том, но мне почему-то сразу на
язык, минуя голову, пришли именно эти стихи. Меллер засмеялся,
попросил повторить. Память у него была отменная: дважды прослушав,
он тут же прочёл это сам, и получалось у него, надо сказать,
гораздо лучше, чем у меня. Выразительнее. И голос у него
действительно как у сирены, слушала бы и слушала. Кошелёк —
кошельком, но Гилберт Меллер наверняка смог бы уговорить на ночку
любви даже фанатичную сестру-пустынницу. Что ни говори, а обаяния у
невысокого, круглолицего, ни в коей мере не красавца было через
край. Могу понять, почему перед ним не устояла сира Катриона… и
почему она ревнует его к каждому дереву. Ладно, не к каждому.
Только к тем деревьям, что образованнее, чем она, и лучше знают,
какой вилкой едят рыбу, а какой — десерт.
Под навес, лениво хлопавший тентом на поднявшемся ближе к
полудню ветерке, заглянул сам Дромар. Посмотрел, как я сижу с
мандолиной в руках, послушал заунывный наигрыш в духе «степь
большая, ехать долго», выпил кружку ледяного сидра, крякнул и
согнал меня с табурета. Чтобы измерить в самых неожиданных местах,
в том числе не особенно подходящих для ощупывания посторонними
мужчинами. Правда, проделал он это с таким видом, будто прикидывал,
влезет ли тумбочка в простенок. Человеческие женщины, очевидно,
были для мастера Дромара просто самками другого вида, абсолютно не
пригодными для романтических отношений.