— Увы, разговор затянется, — с сожалением констатировал парень,
наклонился к полу и выпрямился с острым обломком глиняной кружки в
руках
Через десяток минут барон осознал свою ошибку, еще через пять
был готов на все, через полчаса сломался вовсе.
— Ты отстанешь от моей семьи и моих родных. Совсем. Отнятое —
вернешь. Добавишь от себя. В остальном — живи. Кивни, если понял, —
продолжил мальчик.
Барон привычно кивнул раньше, чем понял слова господина. А как
осознал, закивал истово, с безумной радостью — ему оставляют жизнь!
Когда унялось кружение в глазах от бурной радости, в комнате никого
не было. Не было и пут на руках и ногах. Не было вазы, так удачно
пойманной господином. Только обломки кружки все еще валялись по
полу — Барон отпихнул их ногой, словно ядовитых гадов. Мужчина
вытащил кляп и принялся растирать окоченевшие конечности, стараясь
не задерживаться взглядом на окровавленных пальцах рук и ног.
Затем, морщась от сотен мелких иголочек, вонзающихся в занемевшие
ноги при каждом шаге, преодолевая слабость и головокружение,
доковылял до стола и с жадностью присосался к горлышку бутылки с
пойлом, отмечая неплановый день рождения.
О том, кто к нему приходил, барон предпочитал не думать.
Вечер одного из безымянных дней ранней осени наверняка
запомнился жителям селения. Слабый ветер переносил от дома к дому
головокружительные запахи, десятки костров подсвечивали темную
синеву небес. Красивые девичьи голоса выводили песни, в кои то и
дело вплетался немузыкальный, но искренний вопль хмельного сердца,
растревоженного грустью мелодии. Редкий день праздности подходил к
концу. Сытый день, полный бесплатного мяса, которое никто не мог
сохранить достаточно долго, а значит, и беречь его не было
нужды.
Никого не смущало происхождение еды — из едоков на живот никто
не жаловался, собаки не брезговали и сырым. Даже храмовник,
покружив с амулетами вокруг немалого куска парной диковины,
степенно отведал щепотку, да так и умял полкуска, с видом
таинственным и задумчивым.
О том, что еда еще пару часов назад была огромным чудовищем из
глубин, старались не вспоминать, а ежели вспоминали, то
исключительно с чувством гордости, браво оглаживая усы и бороды —
монстр на тарелке не вызывал ни малейшего страха. Если что — его
всегда можно было ткнуть ножом.