Вот что он сказал мне, глядя прямо в глаза и усмехаясь, радуясь, что причинил такую чудовищную боль.
Чтобы уничтожить окончательно.
Чтоб его гадкие слова разъели меня изнутри, почувствительнее ужалили беззащитные частички моей души, в которой проросла странная, болезненная симпатия к нему.
Я чувствовала, что по моему лицу потекли слезы. Захлебываясь рыданиями, я видела перед собой лишь его злые глаза и понимала, что одну надежду, дающую мне силы жить, он во мне только что убил.
Я надеялась, до этого дня надеялась, что Нил Монтеррей, такой красивый и такой далекий, постоянно дразнящий меня, высокомерный и злой, все же не такой уж дурной в душе. Думала, это поведение всего лишь маска. Между нами социальная пропасть, и только поэтому он ведет себя так…
Но он оказался просто самоуверенным и гадким говнюком. Социальная пропасть тут не причем.
Его рука все еще сжимала мой подбородок, Нил намерено делал мне больно, с садистским удовольствием вглядываясь в мои глаза. Наслаждался произведенным эффектом.
И, видимо, что— то такое недоброе в них промелькнуло, потому что я вдруг увидела в его нахальном, самоуверенном взгляде страх, а потом почуяла вкус крови на своих губах.
— Крыса! — завопил он. — Отпусти, грязная крыса!
А в меня словно бес вселился.
Я упрямо сжимала зубы, понимая, что от моего укуса его палец наверняка весь посинеет и распухнет. Кусала до тех пор, пока вторая его рука не разжалась, роняя на булыжную мостовую дорогие покупки.
Зазвенели бьющиеся бутыльки, запахло духами и первосортным, дорогим колдовством, пущенным по ветру.
Хлесткая пощечина обожгла мне щеку, но я все равно кусала, впивалась в его палец до костей, наслаждаясь воплями Нила.
— Помогите! — заверещал Нил высоким, не своим, стыдным писклявым голосом, когда до него дошло, что даже пощечинами он не сможет меня усмирить и заставить его отпустить. Наверное, он впервые в жизни испытывал такую сильную боль и полную беспомощность, и его накрыла паника.
Она звучала в его рыданиях, в его беспомощных стонах и всхлипах.
— Отпусти!
В его дрожащем голосе слышалась мольба.
На нас обратили внимание, кто— то поспешил на помощь — разумеется, ему, ведь голодранка напала на приличного мага! — и лишь тогда я разжала зубы.
Нил плакал и скулил, тряся окровавленным пальцем. Негодующие горожане были все ближе. А это означало лишь одно: надо бежать!