В мертвом городе - страница 26

– Послушай, обормот, ты живешь у меня третьи сутки, – наставительно заговорил я. – Ты хорошо помылся и пару раз неплохо поел, так верни же на положенное место барометр твоей собачьей гордости и достоинства – хвост. – Я приподнял коротенький хвостик и нацелил его на желтый от никотина потолок. – Вот так и держи его впредь! Ты – пудель, ты – человек, ты равный среди равных и пусть все твои враги сдохнут, как, впрочем, и мои тоже.

На двоих мы слопали четыреста граммов «Любительской» колбасы и по паре тостеров. Потом я навел Шарику яйцо с молоком и умильно смотрел, как подбирает он длинным, розовым языком это лакомство. Аппетит, безусловно, у него был, а вот жадности я не заметил, и это меня порадовало.

– Шарик, – сказал я, допивая свой кофе, – когда-нибудь мы найдем тебе собачью Лариску, и ты тоже станешь «Пупсиком».

Песик сидел на попе посреди кухни, вкусно облизывался и сквозь чисто умытые волосики с обожанием смотрел на меня. В сущности, как мало надо для того, чтобы нас хоть кто-то обожал…

– Ты должен ее помнить, – настаивал Володя Крапулин, глядя на меня близко посаженными к носу глазами. – Она работала в отделе культуры и несколько раз выступала у нас в газете. Такая пухленькая, симпатичная блондинка… Ну, заводная такая, моторная, раньше работала пионервожатой в «Артеке».

Володе зачем-то надо было, чтобы я ее вспомнил, и я вспомнил:

– Ах эта! Конечно – помню, как ее не запомнить… А в чем, собственно, дело?

– Она два года жила без работы, – начинает рассказывать Крапулин, а я невольно отмечаю это дурацкое – «жила». – Ее мужа еще в 1993 году зарезали на рынке прямо у нее на глазах. Пошли они за кормом для аквариумных рыбок, к нему подошли два кавказца, попросили закурить… Кругом народ – толкаются, матерятся. Она на секунду отвернулась, на морских свинок посмотреть, а когда оглянулась, – он уже лежит на земле, и люди мимо идут. Понимаешь, никто даже шага не задержал: просто обходят его с двух сторон, жвачку жуют, орешки щелкают, а он лежит и изо рта пена с кровью сочится… Осталась она с двумя ребятишками: старшей, Оленьке, семь лет, а младшему четыре года. Последний раз я ее встретил в переходе метро. Стоит, сушеными грибами на ниточках торгует. В каком-то ношеном-переношеном платье, лыжных ботинках и рваных чулках. Глаза ввалились, рот запал, одни скулы торчат. Лет пятьдесят ей, меньше не дашь, а она еще и тридцатилетие не отмечала…