Пить Джей не умел. В его случае это даже не
диагноз — приговор. Что хуже, алкоголь развязывал ему язык,
заставлял говорить, не скрывая, все, что на душе, и Хаук быстро
понял, что если не напьется сам, чего доброго разревется. Вольный
говорил, говорил, говорил… Говорил о каждом, кого знал и любил.
Нет, не о их смерти. Он говорил так, будто каждый тут, рядом.
Нахваливал, как заботливая мамаша, журил, ругал, снова хвалил.
Гордился. Спустя каких-то полчаса Хауку уже казалось, что он сам,
лично, знал каждого из «К-9». И не несколько минут случайного
знакомства — всю жизнь. Тепло. В каждом слове, в каждой нотке
голоса. Оно проникало куда-то в сердце, жгло глаза и заставляло
глотать стопку за стопкой, в надежде лишь на то, что проклятого
соседа отрубит раньше, чем его, Хаука.
И в разы хуже становилось, когда вольный
начинал говорить о Мэй. Кто мог подумать, что можно так любить?
Искренне и сильно. И пусть Джей иногда сбивался, называя ее
сестрой, но не проникнуться этим чувством было невозможно. Мэй,
Мэй, Мэй… ее имя звучало чаще всех, о ней он говорил больше всех,
он, черт бы побрал очередную стопку, через некоторое время даже
стал говорить не о ней, но с ней. Замолкал, будто ждал ответа.
Отвечал, будто слышал вопрос. Смеялся, будто рядом в унисон звучал
легкий женский смех.
Когда это началось, перестал выдерживать даже
Кастиэль. Закаленный высотник, Командующий, он налил себе полный
стакан, осушил залпом, опустил голову на скрещенные над ним руки и
замер, больше не поднимая лица. Так и сидел неподвижно, пока Джей,
наконец, не уснул.
И даже после.
В сгустившейся тишине, горькой, но
невообразимо светлой, Хаук боялся сказать и слово. И в то же время
впервые испытывал такую острую необходимость говорить. Затихший
голос Джея оставил за их столом что-то тяжелое, давящее,
сковывающее душу в болезненных тисках — такое, от чего немедленно
хотелось избавиться любым из способов. Но как начать, высотник не
знал.
Потому что Кастиэлю было в разы хуже — он ведь
помнил каждого, о ком рассказал Джей. Хаук не смел подать голос
раньше этого человека.
— Вот такие дела, — Командующий призывно
махнул разносчице, так и не поднимая лица. Слова прозвучали хрипло
и абсолютно трезво. Хотя и сам Хаук тоже будто не пил вовсе.
На стол встала очередная бутылка самого
крепкого пойла, какое нашлось в этой забегаловке. Кажется, третья.
Кастиэль, наконец, поднял голову и без вопросов разлил мутноватую
жидкость по стопкам, отодвинув прочь больше не нужный стакан. Не
чокаясь выпил. Молча. Налил еще.