— Не понял, — хмуро отозвался высотник,
невольно повторяясь.
— Из него отвратительный лидер, смирись! От
этого человека временами тошнило весь отряд. Эгоистичный, гордый,
глухой ко всему, с чем не согласен. Одного из наших еще до того,
как отряд стал официальным, он вышвырнул просто за не вовремя
сказанное слово! Никогда не сдерживал ни слов, ни силы. Гений, мать
его! Согласных — прошу за мной. Несогласные — валите к черту,
обойдусь без вас! На людях жесткая дисциплина: не спорить, не
говорить без разрешения, не обращаться иначе, как Лидер, а
подчиняться мгновенно и беспрекословно. Ха! А за куполом — еще
хуже. Шаг в сторону, шаг против его слова — ты больше не в отряде.
Доведет до города — и баста! Я терпеть его не мог. Всю жизнь,
сколько знаю! А больше всего бесило, что он действительно гений. Не
хочу знать, откуда у него это проклятое чутье, но того, чему
центров учат большую часть времени, ему не пришлось даже объяснять.
Мальчишка двенадцати лет оказался на голову выше своего мастера. В
семнадцать — звание Командующего! А все выигранное время он убил на
тренировки с оружием — оказался первым и тут! Но знаешь… — сама
собой родившаяся искренняя ярость, почти ненависть в голосе
Кастиэля вдруг погасла, и на губах появилась теплая улыбка: — Там,
в Пустоши, если ошибешься — скорее всего, попрощаешься с жизнью. И
в тот самый момент, когда осознаешь, что все, конец, перед тобой
появляется спина. Узкая. Скорее гибкая, чем сильная… За всю свою
жизнь я не знал места безопаснее, чем за спиной человека ростом
метр пятьдесят девять.
Снова стало тихо. Командующий вылил себе
остатки бутылки, но больше официантку звать не стал.
— Всю свою жизнь Джерри отдал нам, жил ради
нас, готов был на все ради нас. Он не умеет жить для себя, Хаук. Не
сможет. Ему нужен кто-то. А я им быть не могу. Ты же — хочешь.
— Значит, договорились, — только и ответил
Хаук, забирая чужую стопку и опрокидывая в себя.
***
Глаза слиплись, будто их залили расплавленной
резиной. Еще и горели, лишь усиливая это мерзкое чувство. Казалось,
что тяжелая голова вот-вот провалится и сквозь жесткую тонкую
подушку, и сквозь холодные плиты пола.
Горло царапало изнутри дикой жаждой. Желудок
смерзся кирпичом, на любую попытку шевельнуться отзываясь тошнотой.
Но подобные желе мышцы не подчинялись, оставляя лежать неподвижно и
понемногу осознавать происходящее.