Хаук хотел кричать. Перепрыгнуть чертово
ограждение, выбить оружие у этого психа. Все, что угодно, лишь бы
не дать нарушить один из высших запретов.
Ни одна мышца так и не дрогнула, не
подчинилась.
Джею попытались помешать имперские: вперед
кинулся кто-то из отряда Ферро. Но здесь, на территории вольных,
вольных же и хватало. Сами Командующие не позволили мешать суду.
Прервать казнь.
Остановить безумный выбор того, кто все эти
пять лет — теперь Хаук это наконец понял — жаждал лишь смерти.
Двух. И сделал их… такими.
Но еще не время.
Тишины давно не было — над площадью разнесся
дикий безумный крик, полный боли и ужаса. Огненно-голубые искры
танцевали вокруг Ферро диковинным фейерверком, обжигая и изменяя
тело, заставляя его дергаться в безумной агонии, сдерживаемой лишь
мертвой хваткой того, кто сегодня стал палачом. А Джей все так же
спокойно считал до десяти.
И лишь после этого высвободил клинок,
безразлично добавив:
— Он не заразен, можете проверить. Я тоже.
Кто-то из командующих кивнул. Кто-то достал и
спустя пару мгновений спрятал странное устройство и тоже согласно
наклонил голову.
Крики уже смокли, сменившись булькающими
хрипами. Но не агония. Не в силах отвести глаз, Хаук смотрел, как
гниет, тлеет и сворачивается кожа, преломляются мышцы, искривляются
кости и меняют цвет плоть и кровь. Это и есть «пустынка»? Человека
в этом… еще живом существе теперь выдавала лишь имперская
форма.
Кто-то из участников парада не выдержал,
шагнул вперед, поднимая уже свое оружие, чтобы прекратить этот ад.
Избавить от мучений. И опустил, тупо уставившись в дуло револьвера
Джея.
— Не смей. Отправишься за ним.
— Но… это же…
— Медленная мучительная смерть. И осознание:
ты не умираешь, тебя забирает Пустошь. Клетка за клеткой, мгновение
за мгновением. Никому не сметь прерывать это — «пустынка» сама
решит, когда этот ублюдок сдохнет. Сдохнет ли вообще. Не
волнуйтесь, скоро тут появятся медики и все уберут. Мое последнее
желание: Ферро пустят на опыты.
С этими словами Джей снял пояс с оружием и
передал его понятливо шагнувшему вперед вольному.
— Я… не хочу надевать на вас наручники, — тихо
произнес тот, принимая перевязь как какую-то реликвию.
— И не надо. Я знаю закон. Я не буду
сопротивляться.
Во вновь опустившейся тишине сквозь толпу
аккуратно протолкались медики. Несколько минут — и о произошедшем
не говорило почти ничего: лишь новый участник шествия и лица тех,
кто стал свидетелем самой страшной из совершенных казней.