Ночь Вероника продремала, сидя у очага.
Отгоняя наседавший сон, она подкладывала в огонь сухих веток. Исидоро утратил свой половой напор от одного вида забинтованной раны и, безобразно раскрыв рот, громко храпел в гамаке отца. Шляпа с него свалилась и едва не закатилась в огонь.
Под утро сонливое утомление неодолимо окутало Веронику. Когда она в тревоге подхватилась, Кролика не было. На земле рядом с потухшим очагом валялись три печеных холодных банана, недоеденные престарелым мачо.
От одной мысли, что Кролик мог, ухмыляясь, разглядывать ее спящей, сердце Вероники гулко ухало, как будто кто-то изнутри колотил по нему палкой.
Прочь из пустого дома! Туда, в долину, где наверняка остались люди.
Глазами, слухом, всем существом она искала человека, которому можно было бы обрадоваться, спросить об отце, брате.
Но молчали пустые окна и темные дверные проемы.
Молчала красная земля, привыкшая здесь к копытам домашних животных, к клювам птиц, к ногам лошадей и крестьянским рукам, слезам и поту. И был беззвучен воздух, еще недавно наполненный живым шумом. У подножия каменной гряды, где сочатся сладковатым запахом цветы малинчи, было, как говорил отец, царство теней. В голубом гробу унесли туда мать. Там, под маленькими холмиками, ждали своего воскрешения, так говорил священник, дети деревни, умершие от болезней и голода. Веронике чудилось, что царство теней, как масляное пятно на рубашке, росло и росло. А сама она, Вероника, тоже уже не живет.