Человек, угощавший бакалавра, повернулся с жестом приветствия к ван Гаалям.
– Я в восторге, благородные рыцари, – заговорил он, – что вижу вас здесь, на постоялом дворе, куда судьба, по великой своей несправедливости, закинула и меня, природного дворянина. Общество людей равного происхождения облагораживает и смягчает удары злого рока…
Он с трудом поднялся и неверными шагами подошел к ван Гаалю. Бакалавр, как тень, следовал за ним.
– Вот, рекомендую: ученый муж, продавший душу черту. Но может быть использован и на богоугодное дело.
Ван Гааль нехотя поклонился.
– Вы меня поймете, – продолжал дворянин. – Вы, и никто другой здесь, клянусь гербом и шпагой! – Наклонившись к самому лицу старого воина, он таинственно зашептал: – Видите вы этих двух бездельников, – дворянин показал исподтишка на монахов, – с тугими животами и такими же тугими мешками, где они прячут свои денежки?… Сей ученый муж напишет по моему указанию докладную бумагу, а я вручу ее милостивому государю нашему. В сей бумаге будет сказано…
Вошел Микэль, потирая озябшие руки, и сел поодаль, на край скамейки. Генрих пододвинул ему стакан с вином:
– Пей, старина, – сразу согреешься.
– Что же будет сказано в бумаге? – спросил мрачно ван Гааль.
Дворянин забыл, о чем вел речь.
– В бумаге?… В какой? Ах да… Разве я не сказал?… В бумаге будет написано: «Ваше величество, верное вам по гроб нидерландское дворянство в долгах, как в шелках. А орава монахов и попов между тем купается в золоте и владеет несчетными угодьями. Христос же был беден и заповедал бедность своим служителям. Отберите-ка у монахов не пристойное им богатство и раздайте нам, дворянам. И вы всегда будете иметь под рукой великолепную кавалерию на пользу своей короне».
– Ловко сказано! – выпалил повеселевший Микэль.
– Только слово рыцаря! Я поведал вам одним эту тайну. Святые бестии монахи сожрут меня живьем, если узнают…
Ван Гааль, отодвигаясь, сухо ответил:
– Не бойтесь, сударь. Это даже не ваша выдумка. Среди дворян ходят подобные толки. Надо отдать справедливость, в них есть кое-какой смысл. Но я избегаю обсуждать серьезные вопросы при случайных встречах.
Дворянин приложил палец к губам:
– Тс!.. Только между благородными людьми…
Генрих был удивлен. Как это дядя вдруг выслушал незнакомца, осуждавшего католическое духовенство? Не только выслушал, но почти согласился с ним. Почему же тогда Микэль и мама Катерина боялись, что дядя узнает о тайных ночевках у них прохожих проповедников-протестантов? Проповедники эти в своих речах тоже осуждали богатства монастырей и даже говорили против власти самого папы. Генрих плохо разбирался, кто прав: его ли седенький духовник патер Иероним и дядя или эти новые толкователи Евангелия и «божеских законов». Он любил слушать и неторопливые, знакомые с малых лет слова наставника-католика, и проповеди таинственных гостей мамы Катерины.