Его слова показались Ригу странными,
эхом пронеслись в голове, но быстро затихли, растаяли и развеялись
по ветру. Слова были не важны. Всё было неважно подле неё.
Смиренный старик в потёртом кафтане,
бредущий впереди бессмертной, был удостоен чести нести знамя первых
детей Всеотца – простое серое полотно без единого пятнышка, без
единого намёка на родословную. Вот только её огненно-рыжие волосы,
распущенные, но лежащие с почти чужеродным, неподвижным изяществом,
ещё более яркие, чем у брата или отца, служили ей настоящим
знаменем и укрепляли положение Торлейфа одним только этим
появлением.
Они не виделись лет шесть, не меньше,
и было странно смотреть на Кэриту вот так. Риг помнил её тощей
девчонкой, с разодранными коленками и всякой ерундой, запутанной в
кудрявых волосах. Девчонку эту он дразнил за худобу, называя Щепкой
или уродиной, и в ответ она швырялась в него камнями. Практически
всегда промахивалась. Когда ей было двенадцать, незадолго до того
как явилось её благословление от Всеобщей Матери, он застукал её
позади отцовского дома, с волнением ощупывающую плоскую, так и не
начавшую наливаться грудь, и громко смеялся и дразнил её после,
пока она бегала за ним по всему городу. А когда он добежал до Кнута
и, задыхаясь от смеха и долгого бега, рассказал ему – расплакалась
и не говорила с ним после целую неделю.
Такой была Кэрита в его памяти до
этого дня, и он всё ещё видел перед собой ту девчонку. Но видел и
девушку с молочно-белой кожей и мягкой улыбкой. И хоть она и
оставалась очень худой, ему бы и в голову не пришло назвать её
Щепкой или смеяться над ней. В какой-то момент Риг даже поймал себя
на мысли, что он бы назвал Кэриту красивой, и она, до этого тихо и
размеренно шествовавшая к каменным ступеням, в этот момент
повернула голову в его сторону, ухмыльнулась и показала язык. Это
длилось всего мгновение, и не успел Риг удивиться, или даже понять,
что следовало бы удивляться такому вообще, как она уже вновь
смотрела вперёд и шла дальше, позвякивая своими браслетами, словно
ничего не случилось.
Когда дошла до каменных ступеней и
стала возле первой, то склонила смиренно голову, и опустила руки,
вложив одну ладонь в другую. Её потёртый жизнью седовласый
знаменосец поставил серое знамя, взял рог и протрубил в четвёртый
раз.