Йоран проводил Златовласого взглядом,
а после отвернулся и отошёл в сторону, стал возле Каменных Ступеней
с гордо поднятой головой и взглядом, уходящим в даль. Будто бы
сделал что-то достойное, а не наговорил только что на честного
человека.
Равнитель меж тем вызывал следующего
обвинителя.
Им оказался хозяин питейного дома,
Мизинец Олаф. За всю свою жизнь он не держал в руках ничего тяжелее
кружки медовухи, счастье своё вырастил на теле покойного отца и его
трудах, а потому получил за всю свою жизнь лишь восемь звеньев для
своей цепи. Её он с некоторой неохотой передал на хранение
Вальгарду, а после поведал, что слышал в ту ночь разговор Йорана и
его приятелей, и что все сказанное Йораном – чистая правда. Той
ночью не помышляли эти четверо достойнейших из людей ни о чём ином,
как о помощи голодающему воину и его непутёвому брату, и каждый из
них отдал на обмен столько денег и ценностей, сколько смог, а потом
и ещё немного сверху.
После этих слов обвинитель покопался
в карманах и извлёк на всеобщее обозрение несколько ворейских
монет, сказав, что именно этими самими монетами благородная
четвёрка и расплатились с ним за съестные припасы. То были обычные
монеты, которые ходили в питейном доме из рук в руки каждый день и
не было на них ничего, что подтвердило бы слова обвинителя, но люди
слышали его слова, видели «доказательство» в его руках и можно было
не сомневаться, что многим дуракам этого будет довольно.
Невольно Риг стал думать, а скольким
людям на этой площади вообще есть дело до правды и понимают ли они,
что на глазах у них происходит вовсе не судилище? Он в принципе не
обольщался на людской счёт, и понимал, что большинству куда важнее,
как их корова разродится, что крышу надо починить, приданое для
дочери собрать или что дом старшему сыну с его новой женой
отстроить надобно. Кто сидит во главе длинного стола многих жителей
Бринхейма если и беспокоило, то далеко не в первую очередь.
Равнителю Вальгаду точно было не всё
равно – ставленник ярла, безвольная марионетка. Услышанного от
Мизинца ему было достаточно, и он добавил восемь звеньев в
обвинительную чашу, после чего слово взял третий достойный
свидетель: мать одного из погибших. Она ничего не видела и не
знала, но долго и со слезами на глазах рассказывала, каким
замечательным человеком был её единственный сын, прежде чем
сорвалась внезапно на крик. Тыкая тонким, дрожащим пальцем в
сторону Кнута, она осыпала его проклятиями, короткими и
бессвязными, но преисполненными настоящего горя. Её увели насильно,
а четыре звена её цепи пополнили обвинительную чашу, словно в её
словах был хоть какой-то реальный вес.