— Я могу начинать? — спросила
она.
— Госпожа Кирита, — Вальгад отвесил
глубокий поклон, голос его дрожал и был едва слышен. — Я не уверен…
Я не думаю, что могу принять ваш голос в защиту Кнута Белого.
Он повернул голову в сторону ярла, и
было видно, как Торлейф кивнул ему в знак одобрения. Старый боров
мог бы, наверное, и одними глазами выказать равнителю своё
одобрение, но все же хотел сделать это демонстративно, напомнить
собравшимся кто здесь настоящая власть.
— У вас нет цепи, госпожа Кэрита, —
Вальгад вновь отвесил глубокий поклон. — Голос ваш, сколь бы силен
он не был, подкреплён силами Проклятой Дюжины и потому, к
сожалению, не имеет веса в делах земных.
Легким движением руки она сняла с шеи
свой длинный красный платок и протянула его Вальгаду.
— Вот моя цепь, равнитель, — голос её
растекался густым мёдом над площадью. — Она родилась не в земных
недрах, и скованна была не под ударами молота, но я чувствую её
тяжесть, и тяжесть эта будет поболее многих.
Дрожащие руки Вальгада потянулись,
было, к платку, но вдруг одёрнулись, точно от огня, и сам равнитель
вновь растерянно повернулся к ярлу. Тот покачал головой, а после
сказал:
— Довольно, Кэрита. Ты вернулась
домой, но забываешь, что стала моим гостем. Веди себя
соответствующе.
Волна холода прошла от Каменных
Ступеней, проникая сквозь одежду, плоть и кости, до самой души,
чтобы уже через мгновение исчезнуть бесследно зыбким утренним
туманом. Столь быстро, что Риг хоть и успел осознать, что должен
был почувствовать жуткую боль, однако все же испытать её не успел,
лишь ужаснулся до глубины души её не случившемуся эху. Однако
Торлейф как будто и не заметил чего-либо необычного.
— Я веду себя соответствующе, ярл
Торлейф. Всеотец одарил меня своим благословением и поручил
оберегать народ севера. Этим я занималась все эти годы, и этим же я
занята прямо сейчас, по этой причине я спустилась сегодня к людям.
И я буду говорить в защиту Кнута Белого. А ты будешь слушать.
Ярл смерил бессмертную строгим
взглядом, словно не повелевала она силами за пределом его
понимания, а тот факт, что был он отцом ей по крови, важнее вдруг
стал того, что сам Всеотец был творцом её не знающей забвения
души.
— Если ты не образумишься, я буду
слушать слова в защиту уже твоего имени, пока сама ты сидеть будешь
на самой верхней ступени. У тебя нет своей цепи, девочка, у тебя
нет своего слова, и нет никакой власти в смертных делах. Платок
этот не имел веса в руках твоей матери, что заставило тебя думать,
что он будет иметь в твоих?