Фигура охранника у двери дёрнулась,
послушался громкий стук по дереву.
— Открывай немедленно!
— Убирайся в Край! — послышался
приглушенный ответ из сруба.
— Я клянусь, если не выйдешь ты прямо
сейчас, то сломаю я первой очередью эту дверь, а после ломать буду
каждую кость в твоём теле!
— Делай как знаешь, старик.
Снова стук дерева по дереву.
— Я тебе голову проломлю, Стрик,
зарублю как бродячую псину, и никто по тебе не восплачет! Знаешь
что? Люди будут меня благодарить, от этого берега и до стылого моря
на западе, в любом селении мне чарку налью за это благое дело!
— Иди в Край, плешивый! Я сплю!
В этот момент старик у двери заметил
Рига, схватил топор и поднял повыше лампу:
— Стой! Назови себя!
Риг промолчал. Не пожелал
останавливаться или даже замедлить шага, подошёл ближе. Он знал
говорившего.
Низкорослый, грузный, был он
абсолютно седой ещё до рождения Рига, с проплешиной на макушке –
тень былого величия по имени Элоф Солёный, сходивший в такое число
налётов, что никто не мог даже встать рядом с ним для сравнения.
Цепь свою он всегда оборачивал вокруг пояса, и, как говорят бывалые
воины, в молодые годы оборачивал её трижды. Вот только Элоф не имел
своего клана, не завёл своего дома, не создал семьи, предпочитая
всю свою добычу тратить здесь и сейчас. До сих пор люди помнили те
столы, что он уставливал яствами до треска. Даже сейчас на всем
Восточном Берегу после хорошего застолья говорят друг другу
ворлинги, что «посидели до соли», хотя многие уже и не помнят
истоки этого выражения.
Когда же годы стали понемногу
отрезать по кусочку от доблести прославленного Элофа, начал он
менять звенья своей цепи сначала на деньги, а позже и на еду или
место под крышей. Захаживал он и в их дом, рассказывая Ригу и
другим детям ярла бесконечные истории о своих приключениях –
маленький Риг всегда любил и ценил такие вечера. И всегда мог Элоф
Солёный получить горячий обед в их доме, всегда мог рассчитывать на
тёплую постель, и никогда с него не спросили за это ни монеты, ни
звена. А теперь он промерзал до костей у тюремного сруба, держа в
плену старшего из сыновей своего благодетеля. Цепь Элофа же теперь
висела у него на шее, была лишь о пяти звеньях, держалась на
верёвке.
Когда тусклый свет лампы выхватил из
темноты лицо Рига, охранник вздохнул, поставил лампу на скамью
рядом с дверью, взял вместо неё круглый деревянный щит. Стальной
окантовкой щита снова постучал он в дверь.