О гостях Марта мечтала с прошлой весны. Да, предупреждаю, во всех местах, где по ритму и текстовому сопротивлению следовало бы вставить пассаж с рассуждениями о дожде, ветре, пейзажах или эстетике безобразного, пассаж, расслабляющий внимание как не связанный с нами процесс, будут исключительно пейзажи нашего сознания, безобразного или нет – зависит от вашего настроения. Стало быть, о гостях Марта мечтала с прошлой весны. Казалось бы, что невозможного, но оказалось, что с этими суевериями, с этим недоверием нужно работать и работать, и только тогда люди сами потянутся. Стоит лишь создать условия. Стоит лишь создать себя заново. В ящике стола нашла конспект какой-то стародавней лекции, рисунки, много чего ещё – словно трофеи игрушечной войны. О, в то время она сильно увлеклась психологией, а потом рисованием, а потом влюбилась в разгильдяя и начисто разлюбила систематическую учёбу – вспоминала лишь под настроение, под него же и записывала, на ходу переводя язык предмета на свой, чтобы хоть вкус чувствовать. Теперь заглядывает, а может подглядывает в эти замочные скважины заброшенных домов. Не ради текста, а ради какого-то заклинательного эффекта – все эти знаки прошедшего имеют странную способность удостоверять нас в настоящем, мол, да, вот я, и не только в этот миг, а и тогда ещё, я прожил из пункта А в пункт Б, за это мне что-то положено… ой, лучше не смотри, води с собой толпу своих бывших, если так нравится, но не смотри, носи с собой белую лилию, когда-то подаренную, но не смотри, веди себя, как идиот, но не смотри: она тебя съест. Тем самым местом, что на полях конспекта наспех прочерчено тайным знаком – сперва фантазийно, потом по памяти. Очень уж про гостей было бесчувственно. Суховато как-то было про гостей, оставалась жажда чего-то такого, «… потому что как клетки организма, так и люди не могут прожить без обмена друг с другом хотя бы приветами, а порой и чем-то большим. Особенно в городских условиях. Особенно в условиях мгновенной сетевой доступности всего и всех. Гостевание как часть жизненного процесса постепенно стало его сутью. Вынужденная оседлость и ментальная гиподинамия, причиной которых послужила волна комфорта, как нашествие варваров лишившая горожан древней культуры естественного выживания, отзывалась вспышками неясных желаний чего-то такого. Неудовлетворённость росла, опережая новые и новые предложения. Чем тоньше и качественней было их наполнение, чем призывнее упаковка, тем невыносимей становился зуд потребностей…» В этом месте на половину страницы было до дури непристойных рисунков, не вполне замечательных, но, хм, развлекли, и дальше, быстрым расхлябанным почерком с пометками «sic!» на полях: «… и тогда приходит некий чувак – никто его не видел, но все краем уха что-то где-то зацепили – приходит без всяких там прав рекламы, всплывающих окон и тому подобного <нрзб> , разумеется, странное имя, исполненный очей и прочих частей тела, кружевные манжеты, лютня, весь в чёрном, все дела, пальцы в перстнях и перчатках, в общем, никаких сомнений, – народ подкованный, начитанный, насмотренный и поднаторевший в знаках, – сразу признали. Приходит и говорит: гостите и угощаемы будете! Разумеется, все смекнули подтекст – кто же станет прямо говорить, и такие, – а ведь да, всё мимолётно, чего это мы. И действительно стали ходить в гости, – кто сублимировал невозможную страсть к путешествиям, кто искал впечатлений, кто хотел впечатлить, кто просто ходил пожрать. О выходе за пределы своего я как возможном подтексте почему-то речи не возникало. Бодхисаттва с лютней не мог сделать такой ляп, а на провокации горожане больше не велись, после такой-то зимы. Последнее Я догорало в нарисованном камине на чьей-то стене. Такой последний звоночек…»