Собравшись с силами, диким усилием
воли я заставил себя работать. Война требовала решений, а не
скорби. Нужно было выбить из англичан максимум субсидий, а из
немцев — максимум солдат.
Уже на следующий день я собирался на
службу. Однако, прежде чем отдаться государственным делам, мне
следовало посетить моих осиротевших мальчиков. Наташа уделяла им
много внимания, постоянно нянчилась и играла с ними — теперь же,
когда ее не стало, мне предстояло взять хотя бы честь ее роли на
себя.
***
Встав на следующее утро, я поспешил к
детям. В слабом, ещё не окрепшем после тревожных ночей свете
утреннего солнца, проникавшем сквозь щели в тяжёлых портьерах, я
медленно приблизился к резному детскому ложу. Под золотистыми,
будто светлыми лучами заката, кудрями покоился мой сын, мой Саша,
едва три года минувших от рожденья. Он дышал ровно, порою слегка
вздрагивая во сне, точно чувствовал чью-то невидимую заботу.
Я смотрел на него долго, почти не
моргая. В моей душе не то чтобы не находилось чувств — их было
слишком много, но все они были приглушены непостижимой усталостью,
что поселилась во мне после того ужасного случая с Наташей…
Её больше нет. Как часто я ловил себя
на этом осознании, и всякий раз оно обрушивалось на меня, как
разящий удар сабли. Неправдоподобно, немыслимо, невозможно! Как
может быть, что её больше нет рядом?
За моей спиной возник шелест
накрахмаленных юбок. Это неслышно возникла Прасковья Ивановна
Гесслер, наша неизменная гувернантка, женщина строгая, но с чуткой
и отзывчивой душой. Я не слышал её шагов, но внезапно ощутил её
присутствие, и оно показалось мне чем-то надёжным, каким-то якорем
в моём зыбком, рассыпающемся на куски мире.
— Ваше Величество, — мягко
проговорила она, опустив голову. — Его Высочество скоро
пробудится!
Я кивнул, но не двинулся с места.
Удивительно, но я боялся. Как подойти к нему? Что говорить?
Возможно ли объяснить ему то, чего и сам я не мог понять?
— Он многажды спрашивал о ней вчера,
— продолжила гувернантка, и в голосе её слышалась та сдержанная
боль, которую знал теперь каждый придворный. — Я отвечала ему, что
матушка спит… спит далеко отсюда, но видит его во сне!
Я поднял взгляд на неё. Мне хотелось
возразить, сказать, что это ложь, что мальчик должен знать правду,
но слова застряли в горле. Что значила правда в сравнении с детской
душой, ещё не знавшей подобного горя?