Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса:
– …Надежда нашей словесности… Россия вам не простит… Сам государь… Я пойду к генералу…
Наконец Лажечников с майором вернулись. Не дав майору раскрыть рта, Лажечников сказал:
– Господин Денисевич считает себя виноватым перед вами, Александр Сергеевич. И в опрометчивом движении и в необдуманных словах при выходе из театра он не имел намерения вас оскорбить.
– Надеюсь, это подтвердит сам господин Денисевич, – сказал Пушкин.
Денисевич пробормотал:
– Подтверждаю и… ээ… приношу извинения, – и протянул было руку Пушкину, но тот не подал ему своей, сказав только:
– Извиняю.
Якубович изобразил улыбку, отчего лицо его приняло какое-то зверское выражение. Каверин, широким медленным жестом приложив руку к киверу, вежливо попрощался с хозяином, подчеркнуто не заметив стоящего рядом Денисевича. Все трое вышли.
– Желают ли противные стороны дуэль? Или, может быть, они не желают?
На заснеженном кладбище пятеро молодых людей готовились к дуэли. Это были Пущин, Кюхельбекер, Данзас, Дельвиг и Пушкин. Дуэль должна была быть между Кюхельбекером и Пушкиным.
– Пушкин! Вильгельм! Бросьте беситься! Пушкин, ты виноват, проси извинения, – вы с ума сошли.
– Я готов, – сказал Пушкин, позевывая. – Ей-богу, не понимаю, чего Виленька рассвирепел.
– Стреляться! Стреляться! – крикнул Кюхля.
– Бросьте пистолеты. Подумайте, из-за чего? – продолжал уговаривать Пущин. – Ведь вот сказал же Дельвиг про обезьянку Жако, что Жако пушкиноват, – и ничего.
– Вот именно, – кивнул Дельвиг.
– А тут я даже повода не вижу. «За ужином объелся я». Это, простите, с каждым может случиться. К тому же это относится к Жуковскому. «Да Яков запер дверь оплошно». Это тоже к тебе не имеет никакого отношения. А это, это – в этом я вообще ничего смешного не нахожу: «А кюхельбекерно и тошно!»
Все вдруг расхохотались.
– Стреляться! Стреляться!
Пушкин усмехнулся, тряхнул головой и скинул шинель. Скинул шинель и Вильгельм.
– Безумство! – махнул рукой Пущин и отвернулся. – Безумцы!
Кюхля поднял пистолет и прицелился. Пушкин стоял равнодушно, вздернув брови и смотря на него ясными глазами.
– Дельвиг, – сказал он. – Стань на мое место, здесь безопаснее.
Кюхля, должно быть, вспомнил «кюхельбекерно», и кровь опять ударила ему в голову. Он стал целить Пушкину в лоб. Потом увидел его быстрые глаза, и рука начала оседать. Вдруг решительным движением он взял прицел куда-то в сторону и выстрелил.