— Привет, — дружелюбно поздоровалась
Мира, пристраиваясь рядом и облокачиваясь о фальшборт. — А почему
ты один, без Ольги?
— При’ет, — откликнулся Владик, не
глядя на собеседницу.
Мальчику сложно было проговаривать
слова, и он перешёл на мысленное общение через ниетту:
— У няни голова. Я не один.
Мира облизнула губы, не зная, как
подступиться к тому горю, которое постигло этого беззащитного
человечка. Начала:
— Мне так жаль, что твой отец
пострадал…
— Папе сейчас лучше, ничего не болит.
И Зулус ждал.
Зулусом звали любимую собаку князя.
Когда американский агент Дэниэл обездвижил князя Никитского и
угрожал пистолетом его сыну, пёс кинулся на врага и получил
смертельную рану. Мира осторожно спросила:
— Теперь дождался?
— Вон они. — Владик указал кивком на
волны. — Будет лунная дорога. Пойдут.
— Ты видишь своего отца?
— Слышу. Он там. — Мальчик вытянул
руку и повёл вдоль горизонта. — Повсюду, везде. Он одно с морем.
Говорит со мной.
— С тобой говорит море?
— Снится. Как езжу на ките, и другие
со мной. Как ищу малюток, они расскажут, куда уплыл друг. Ещё
башни, башни и пузыри. Много всего сразу. Ещё одиноко, и надо
сделать из двух рыб новую.
— Тебе одиноко?
— Не мне. Ему. В темноте, на дне.
Похоже, смерть отца подорвала и без
того хрупкую психику ребёнка. Сжав в кулак сострадание, Мира задала
вопрос, ради которого пришла:
— Расскажешь, что было, когда в
кинозале выключили свет?
Владик схватился за шею:
— Больно. Больно.
— Ты чувствовал, что отцу больно? И
пошёл к нему?
— Да. Поднос упал, я нечаянно.
— Значит, это ты толкнул
камердинера?
— Я извинился.
— Так же, как сейчас разговариваешь,
— про себя извинился? А почему потом смотрел в угол?
— Папа сказал. Сказал, не надо мне
видеть.
Мира поёжилась, и не только от ветра:
ведь здесь Владик, возможно, не придумывает — через ниетту
умирающий князь вполне мог велеть сыну отвернуться. Однако допрос
надо было продолжать, и она пристроилась поближе:
— Но ты заметил человека, который
душил?
— Это был никто.
— Никто?
— Никто спал, ждал. Теперь он
тут.
По палубе к ним шла высокая женщина в
коричневой хламиде — матушка Устина. Её волосы ещё больше
растрепались, спадали на лицо, но правый глаз из-под зелёных прядей
смотрел цепко, без намёка на сумасшествие. Она широко раскрыла
объятия и попыталась поймать Владика, тот ловко вывернулся. Тогда
женщина запричитала: