Пришлось майору Вознесенскому писать
в канцелярию Лефортовского полка о внезапной и трагичной смерти их
несостоявшегося сержанта от сердечного приступа, а я с блеском
прошел вступительные экзамены в столь желаемую всем моим сердцем
школу. Приезжавшие учителя с восторгом приняли в свои стены столь
способного ученика.
А один сразу заявил моему отцу, что
быть мне адмиралом. И не просто, а самым молодым во Флоте Его
Императорского Величества. Это немного отогрело сердце упертого
старика, но оплачивать мое проживание вне казарменных стен школы он
отказался наотрез. Как и отпускать со мной слуг. Даже билет на
поезд он приобрел не в отдельное купе, в которых путешествовали
Князья, а в простой вагон второго класса, буркнув, что мол пускай
спасибо скажет, что не среди простолюдинов.
Спасибо я сказал. Искренне. И отбыл
девятого сентября по полудни, провожаемый слезами матушки, что
близко к сердцу приняла гнев своего супруга.
В приемном кабинете меня ждали двое.
Мысленно я сразу их окрестил Тонкий и Толстый — слишком уж комичная
это была парочка — прямо из немого французского синематографа.
Тонкий тщательно водил носом по моим бумагам, а Толстый бухтел
что-то невнятное ему прямо в волосатое ухо. Наконец, эти два
бюрократа облизали каждую букву в документах и обнюхали каждую
печать, после этого я получил зачетную книжку, жалованье за три
летних месяца, предписание явиться к школьной швее для снятия мерок
и ключ к моей личной комнате в студенческой казарме.
Куда я и отправился, проталкиваясь в
коридорах. Народу было так много, что я чуть с ходу не получил
вызов на три дуэли за тычки локтями, насмешкой над пестрым
галстуком и просто за глупое, сельское выражение лица.
Но из-за запрета дуэлей — все
ограничилось только пустыми угрозами и обещанием подстеречь меня в
темном переулке. Возникло и крепло ощущение, что тут готовили не
офицеров Флота Его Императорского Величества, а банальных каперов
для грабежа в торговых водах.
Зато в комнате меня ждала
долгожданная тишина.
Я бросил рюкзак в угол, аккуратно
поставил чемоданчик с книгами возле стола, шпагу, со всем
почтением, поставил в оружейный угол, а после со вздохом завалился
на койку. Пахло канцелярией и казенным имуществом. Даже подушка
сохраняла уставную твердость, чтобы не дать ученику погрузиться в
сладкие сны.