а) радиосигнал маяка, оставленного отделению киркхуркхов
под командованием млайна, поймать по-прежнему не удаётся;
б) метановая горелка и выпускной клапан работают хорошо, и
шар вполне способен подниматься и опускаться на заданную
высоту;
в) на заявленной высоте, действительно, дует постоянный
восточный ветер со скоростью около пяти метров в секунду, или
восемнадцать километров в час.
– Это же сто восемьдесят кэмэ за десять часов! –
воодушевился Хельмут Дитц. – И тысяча восемьсот за четверо
суток! Сказка.
– Если ветер не переменится, – сказал Борисов.
– Значит, стартовать нужно как можно раньше, –
уверенно заявил Дитц. – Пока не переменился.
На том и порешили, назначив старт на послезавтра.
Поздним вечером накануне старта Хельмут Дитц в расстёгнутом
кителе, бриджах и сапогах валялся на койке в своей каюте, забросив
руки за голову, и размышлял о том, всё ли они сделали, чтобы
путешествие вышло успешным. Размышлялось плохо. Мысли постоянно
возвращались к тому чёрному дню, когда свароги убили Машу Князь и
остальных, захватили Пирамиду и фактически взяли в заложники
Малышева, Аню и маленькую Лизу. Несмотря на показную бодрость духа,
Хельмут не мог простить себе происшедшего. В особенности смерть
Маши. Обер-лейтенант вермахта, командир взвода разведки Хельмут
Дитц видел сотни смертей и привык к ним. На его глазах товарищи
гибли под разрывами бомб, снарядов, гранат и мин. В живую плоть
впивались осколки и пули, её рвали и кололи штыки, полосовали ножи.
Кровь убитых на войне с той и другой стороны бежала струйками и
ручейками, сливалась в потоки, те впадали в широкую реку, которая
величественно и грозно текла к бесконечному морю крови, пролитой
людьми за все войны с начала истории. И была эта река такой мощной
и глубокой, что по количеству крови могла поспорить с самим морем,
в которое впадала. В Сталинграде в ноябре – декабре тысяча
девятьсот сорок второго года смерть ходила настолько близко, что
стала восприниматься почти как назойливая родственница со скверным
характером, которую невозможно изгнать из дома и посему приходится
уживаться. «Почти», потому что смерть никакая не родственница и
ужиться с ней невозможно. Притерпеться – да, пожалуй. Но ужиться,
то есть пойти на компромисс, внутренне согласиться с тем, что она
сильнее и имеет право забирать того, кто ей понадобился, в любую
минуту – нет, ни за что! Человек рождён для жизни. Чтобы это
осознать, не нужен даже Бог. Достаточно побывать на войне.