Инженер Петра Великого - страница 10
Второе — найти, как применить свои знания. Без фанатизма, не лезть с революциями. Начинать с мелочей. Улучшения, которые не бросаются в глаза. То, что можно списать на удачу, смекалку, типа «старый мастер подсказал». Инструмент сделать покрепче? Смесь для литья получше замутить? Меха как-то доработать? Что-то, что даст реальный, видимый эффект, но не вызовет подозрений. Надо заработать доверие, показать, что я не бесполезный кусок мяса.
Третье — искать шансы. Этот мир жестокий, да. Но он же и дает возможности тем, кто умеет их видеть. Война — нужно оружие. Царь требует результат. Значит, толковые люди нужны. Если я смогу доказать, что я толковый, меня заметят. Рано или поздно.
Это будет долго. Очень трудно. И пипец как опасно. Одно неверное слово, один кривой шаг — и всё, кранты. Но другого пути нет. Либо я приспособлюсь, стану сильнее, найду свое место в этом времени, используя единственное, что у меня реально есть — голову и знания, — либо сдохну тут, в грязи и вони, как безымянный пацан Петруха.
Выбор очевиден. И я им еще покажу, на что способен инженер Волков. Даже в этом аду. Всё, решено. Теперь — только вперед.
Утро началось задолго до рассвета. Утренний колокол ударил так, что аж до костей пробрало. Глаза еле разлепил. Тело за ночь будто и не отдыхало ни капли, наоборот — казалось, каждая косточка, каждый сустав протестует: какого лешего ты встаешь?! Боль в боку и голове никуда не делась, только притупилась немного, сменилась такой тягучей, нудной ломотой во всем теле. В казарме — всё та же вонь и полумрак, кто-то сонно ворчит, кто-то кашляет. Кое-как сполз с этих нар. Надо идти. Опоздаешь — Кузьмич и смотреть не станет, что ты еле живой, выпорет как сидорову козу. Память Петрухи услужливо подкинула картинку: да, такое уже было, и не раз.
Надо менять это.
В цеху было не сильно лучше, чем в бараке. Тот же холод, полутьма, только воняло не потом, а остывшим железом и золой. Горны еще не раскочегарили. Хмурый, злой, невыспавшийся Кузьмич уже торчал на месте — ковырялся у своего горна, инструмент проверял. Увидел меня — только зыркнул исподлобья.
— Пришел, лежебока. Давай, шуруй, меха качать, огонь разводить.
Вот тебе и доброе утро. Ни умыться, ни воды глотнуть — сразу впрягайся. Двое других пацанов-подмастерьев, Митька и Васька, уже пыхтели у мехов. Пристроился рядом. Работа — адская. Мехи эти здоровенные, кожаные, тяжеленные — их надо поднимать и опускать, воздух в горн гнать, где уже тлели угли, которые Кузьмич подбросил. Ритм задавал Митька — парень лет девятнадцати, такой жилистый и злющий. Он дергал ручку резко, с надрывом, и от нас того же требовал. Мои дохлые и нетренированные руки забились моментально, дыхалка сбилась. Каждый взмах — мука адская. Васька, он помладше Митьки, но постарше и покрепче меня, тоже пыхтел, но вроде справлялся. А я отстаю, с ритма сбиваюсь, и тут же от Митьки прилетает тычок в бок.