Он схватил меня за шиворот, подтащил
к наковальне, ноги мне поставил как надо, молот в руки сунул, а
своей лапищей мозолистой мои пальцы сверху обхватил.
— Вот так держи! Замах от плеча! Бей
всем телом! Чуешь? Вот так! Давай сам!
Хватка у него была железная.
Несколько раз он сам направил мою руку с молотом, заставляя бить по
раскаленной железяке. Я чувствовал жар, летящие искры, боль в
пальцах, которые его же рукой отбивало. Потом отпустил.
— Давай! Не балуй!
Я попробовал снова. Получилось чуть
лучше, но всё равно криво и слабо. Кузьмич смачно сплюнул под
ноги.
— Тьфу! Бестолочь! Ладно, гляди
пока. Будешь клещи держать. Митька, становись на молот!
И опять — держать раскаленное
железо, чувствовать этот адский жар, вибрацию от ударов, слушать
подколки Митьки. А тот молотом махал зло, нарочито сильно, будто
специально старался выбить заготовку у меня из клещей. Пальцы уже
судорогой свело, спина просто отваливалась, в глазах темнело от
натуги и жара.
Давай, Митька, старайся. Думаешь, я
не вижу, как ты специально бьешь, чтобы мне навредить? Ничего, я
терплю. Каждый удар, каждое твое злобное сопение — все в копилку.
Долг растет. Придет время платить по счетам, и я предъявлю тебе
весь список, до последней искры.
Вот так и пролетел еще один
бесконечный день. Уроки кузнечного дела. Моя корявость. Косяки.
Насмешки. Тычки и маты Кузьмича. Я старался смотреть внимательно,
запоминать, анализировать движения мастера, сравнивать с тем, что
знал по своей инженерной теории. Но теория — это одно, а практика в
этом дохлом, замученном теле, в этих диких условиях — совсем
другое. Вечером, когда я снова упал на нары, я чувствовал себя не
просто уставшим — раздавленным. Получится ли у меня хоть
что-то?
Получится. Должно получиться. Не
ради них, не ради этого проклятого ремесла. Ради себя. Ради того
дня, когда я смогу посмотреть им в глаза не как забитый щенок, а
как тот, кто пришел за своим долгом. Я вытерплю. Я научусь. Я стану
сильным. И тогда мы поговорим иначе. Они еще узнают, кого посмели
унижать.
Неделя ползла за неделей. Я
помаленьку втягивался в этот адский заводской ритм, точнее, тело
этого Петрухи как-то привыкало к нечеловеческим нагрузкам, либо я
привык. Мышцы болели уже не так дико, скорее, просто ныли
постоянно, фоном. Я научился более-менее нормально держать клещи,
чтоб раскаленная железяка не вылетала, и даже попадать молотом
туда, куда Кузьмич тыкал пальцем, хотя и без нужной силы и
сноровки, конечно. Мастер по-прежнему орал и раздавал
подзатыльники, но уже пореже — то ли смирился с моей
«бестолковостью», то ли просто орать устал. Митька с Васькой тоже
подуспокоились, переключились на других пацанов, новеньких, которые
вечно под ногами путались. Жизнь вошла в какую-то колею — страшную,
убогую, но все-таки предсказуемую.