Наверное, потому и стал таким…
сухарем, что ли. Прагматиком до мозга костей. Эмоции только мешают.
В технике им не место. Есть задача, есть ресурсы, есть сроки. Надо
найти решение. Жалость, сопли, сомнения — это всё лишний балласт.
Так и жил. Закопался в свой мир железок, чертежей и механизмов,
который казался таким надежным, таким предсказуемым. И который
разбился в один момент — вместе с крышей старого цеха.
А теперь что? Теперь я — Петруха.
Сирота забитый в рванье грязном, которого любой может пнуть. И вся
моя былая крутость, весь опыт, все знания — всё это тут псу под
хвост. Кому тут, в этом аду, сдались мои дифференциальные уравнения
или диаграммы «железо-углерод», если тут рулят кувалда и грубая
сила? Я лежал на жестких нарах, слушал храп и маты вокруг. Впервые
в жизни инженер Алексей Волков понятия не имел, что делать
дальше.
Полный тупик.
Сколько я так провалялся, тупо
пялясь в темноту и гоняя в голове обрывки двух жизней — своей и
чужой, — не знаю. Время тут какое-то другое, тягучее. Отмеряется не
часами, а сменой у горна, жалкой пайкой хлеба да тяжелым сном,
когда просто вырубаешься. Воспоминания о той, прошлой жизни — о
работе, о семье — теперь реально как кадры из старого, выцветшего
кино. Слишком яркие, слишком чистые по сравнению с этой грязью,
вонью и беспросветной кхм… «филейной частью организма». А
реальность — вот она: жесткие нары, тело ноет, жрать охота так, что
живот сводит, и этот неприятный страх, оставшийся от прежнего
хозяина этого тела, от Петрухи.
Для меня это было странное чувство —
не то, чтобы я был бесстрашным, нет у меня было чувство
самосохранения, но этот страх Петьки был странным, каким-то рабским
что ли.
Постепенно каша в голове начала
как-то устаканиваться. Картинки из прошлого — цеха, чертежи, станки
— стали сами собой накладываться на то, что я видел здесь. Ковка
эта примитивная, литье — вообще мрак, меха ручные, инструменты —
орудия пыток какие-то… Мозг инженера, привыкший всё анализировать и
раскладывать по полочкам, включился почти на автомате. Я начал
сопоставлять факты.
Одежда — рубахи холщовые,
штаны-порты. Обувь — лапти или сапоги стоптанные у мастеров. Язык —
грубый, деревенский, слова старинные, но понять можно. Работа —
явно оружейный завод. Клепали замки, лили ядра. И этот животный
страх перед любым начальством, перед каждым, кто хоть на ступеньку
выше…