— Что?! — оборачиваюсь я. Решила бить по больному?
— Много ли надо беременной, чтобы начало трясти? Пары дурных известий из дома будет достаточно, ты так не считаешь? — спрашивает она. Жестокая, бессердечная стерва!
— Ты не посмеешь!
— Проверь, — она бросает в меня предупредительный взгляд. Знает, что бьет в слабое место. А я знаю, что эта шпала не блефует. Она способна на безумия.
— Вот и договорились, — цедит она, потирая покрасневшее запястье, наверняка, хочет наказать за неподчинение, но я кидаю на нее злобный предупредительный взгляд, и тетушка спешит покинуть чердак.
Сначала в замке гремит ключ, а потом скважина светится едва заметным белым сиянием. Запечатала!
— Охрану к окну. Эллу из дома не выпускать! — кричит она слугам, но уже и не рвусь никуда.
Сползаю по стене на пол и хватаюсь за волосы. Да что же это за проклятие такое? Чем отчаяние сопротивляюсьться, тем глубже ухожу на дно. Вот-вот задохнусь.
Уже задыхаюсь. Ненавижу себя. За слабость. За беспомощность… Нужно было бежать раньше, намного раньше! До того, как тетябя решила угрожать мне сестрой.
Астрит.
Была бы у меня возможность первой написать ей письмо, предупредить, чтобы не верила Ингрид, чтобы не волновалась. Но руки тети быстрее.
Теперь уже все. И в этом виновата я сама. Больше некого винить.
Бледное солнце карабкается по небу, заползая своими лучами в мою мрачную холодную обитель. Самый страшный рассвет….
— Подъем! — звучит голос Ингрид из-за двери, затем гремит ключ, и женщина вваливается внутрь. Вот только я не спала.
Она бросает в меня упрекающий взгляд и выдает целую тираду про синяки под глазами и мой жуткий вид.
— Я, кажется, ясно дала понять, что если эта свадьба не состоится, отвечать будет Астрит, — цедит женщина, зная, как бить по больному. — Вставай. Надо в порядок тебя привести.
Под “порядком” обычно подразумевают поход в купальни, но Ингрид вызывает на дом банщиц, которые натирают мою кожу до красна. Наверное, боится, что сбегу.
Сбежишь тут, да. При всем желании и двух шагов от них не ступишь. А если и удастся… Астрит.
Девушки убирают мочалки и достают тягучую, как смола сладко пахнущую пасту.
— Потерпи, — говорят они мне, а затем тело пронзает такая боль, будто живьем содрали кожу. Нет. Кожа на месте, но горит неистовым пламенем. А слезы беззвучно катятся по щекам.