– Уверяю вас, господин следователь, что я совершенно не знаю этого Лаубе! – сказала она, стараясь понять, к чему клонит Хабекер.
Они смотрели в глаза друг другу.
Хабекер – почти сочувственно, вроде бы озадаченный искренностью и спокойствием арестованной, она – с деланой озабоченностью, внутренне успокаиваясь, ибо казалось, что следователь находится на ложном пути: она действительно не знала внука адмирала фон Шенка, никогда не видела его. Да и Генриху Лаубе вряд ли известен ее адрес. Только в одном случае Лаубе мог узнать что-то – если через него пытались установить связь. Но почему в таком случае Лаубе не встретился с нею? Слишком невероятно, чтобы он узнал имя и адрес в день ареста, когда уже не оставалось ни часа времени. Какое там невероятно! Полностью исключено! Следователь лжет.
– Видите ли, фрейлейн Штраух, – медленно, совсем по-дружески сказал Хабекер, – остается предположить только одно…
– Что именно, господин следователь?
– Именно то, что Лаубе кто-то назвал ваше имя и ваш адрес.
– У нас нет общих знакомых!
– Как знать, фрейлейн Штраух! Часто мы оказываемся знакомы людям, о которых не имеем никакого представления… Но человек, назвавший Лаубе ваше имя, знает вас бесспорно очень хорошо. Так хорошо, что осведомлен о вашем местожительстве.
Она улыбнулась:
– Лаубе дал тот адрес, по которому меня арестовали?
Хабекер не позволил поймать себя.
– Нет, – сказал он. – Конечно, нет. Вы же переехали только вчера. Он назвал ваш прежний адрес.
– Почему же меня не арестовали раньше? – спросила она. – Вы противоречите себе, господин следователь. Вы следили за мной? А говорите, что не сомневаетесь во лжи Лаубе.
Хабекер развел руками:
– Нам пришлось наводить справки. Без этого нельзя. Гестапо не благотворительное учреждение, фрейлейн.
– Да, конечно.
– Ну вот видите!
Она понимала: следователь поставил себе целью заставить ее говорить. О чем угодно, но говорить. То есть признать, что у гестапо имеется право арестовать ее и допрашивать. Однако она не хотела ни осложнять отношений с этим серым чиновником, ни демонстрировать возмущение: истинно немецкая женщина не станет возмущаться действиями гестапо и тем более оспаривать право этой «почтенной» организации. Истинно немецкая женщина будет взволнованна, огорчена, она постарается развеять сомнения, постарается помочь…