-- Защитнички!
-- Песок сыплется!
-- Валите, пока мы
добрые!
От Симона пахнуло
жаром. Маг врос в мостовую, окаменел без движения. Не уйдет,
уверился Вульм. Вот ведь старый дурак... Он и тогда, двадцать лет
назад, остался в подземельях, а я ушел. Я и сейчас уйду. Симон
сожжет буянов, и мы пойдем дальше. Что ему грозит? Вызовут на
королевский суд, оправдается... Мальчишка у ног Циклопа поднял
голову. В мокрых от слез глазах изменника плескалась надежда.
Наверное, у Мари были такие же глаза. Красавец Теодор Распен
изгалялся над жертвой, а девочка ждала: вот сейчас вернется отец.
Сильный отец. Справедливый отец. Отец-Защитник. Мари ждала, и
надежда таяла.
Пока не растаяла до
конца.
Вульм вышел из-за
угла. Нет, годы никуда не делись. Да и Симону Пламенному вряд ли
нужна помощь. Возраст помутил твой рассудок, Вульм из Сегентарры.
Ты делаешь глупости, жалкий, сентиментальный старик, а значит,
долго не проживешь.
Он встал рядом с
магами -- и взялся за Свиное Шило.
1.
Камни бьют в стену.
Камни бьют в тело.
Каждое попадание --
изменение.
Корчась под ударами,
истекая кровью, Танни радуется. Он знает: калеча плоть, камни
делают ему подарок за подарком. Превращают в иное, могучее
существо. Грузчик? Воин! Он встанет с мостовой, и встанет в гневе и
ярости. С хищным мечом в руке. С багровым глазом во лбу. С огнем,
накинутым на плечи, словно плащ. Три старца, явившись из зимней
стужи -- не в смертной ли судороге разума? -- соединят усилия,
превратятся в одного беспощадного убийцу, и звать мстителя будут
Танни. Какая-то заноза кроется в этой прекрасной будущности, мешая
поверить до конца. Саднит, отравляет душу сомнением. Танни -- воин!
-- вырывает занозу с корнем. Он отомстит за отца! Он отомстит за
Эльзу.
Он...
Тепло. Жарко.
Что-то давит на лоб.
Нет, не ладонь сивиллы.
Отец!
...Эльза!
Страх упал с небес,
вцепился когтями, окутал душными крыльями. До одури, до смертного
озноба Танни боялся открыть глаза. Всего лишь миг назад он лежал на
обледенелом булыжнике, под градом камней, и ничего не боялся,
мечтая о мести. И вот -- лежит на мягком, в тепле, задыхаясь от
дурных предчувствий. Тряпье, подумал он. Бросили на пол, как для
собаки. Или расщедрились на топчан? Лоб холодила мокрая повязка. С
осторожностью зверька, угодившего в западню, мальчик принюхался. Он
боялся выдать себя даже трепетом ноздрей. Запах жилья. Печная гарь,
смолистые поленья. Ухо болит. Ой, как болит! Ноет, дергает. Спина
тоже болит. И бедро. Губа распухла, как оладья. Во рту -- острое,
злое. Царапает. Голова? Голова, вроде, ничего. И отрезанные пальцы
на ногах вспомнили, хвала Митре, что их нет...