У меня сердце екнуло. Понятно, что там просто спокойнее, но
сладко-то как! И тревожно одновременно.
Кабинет русского находился прямо возле учительской. Верочка дала
мне свою сумку, журнал, отперла его, и мы вошли внутрь. Вера
уселась за учительский стол, закинув ногу за ногу, и задала три
вопроса. Точнее, попросила рассказать три правила. Я ответил.
Написал на доске три слова, объяснил правиписание. Вера смотрела
все так же задумчиво и кивала.
— Раз уж сегодня день трех вопросов, и я тебя спросила по
упрощенке. Садись, пять. А если серьезно… спасибо тебе, Паша. Мне
из Москвы звонили, спрашивали про последствия урагана. Потом взяли
интервью, по телику должны показать. Так-то компенсацию даже никому
не выплатили. Копеечную подачку в двести тысяч! Теперь есть
надежда, что процесс пойдет быстрее.
Я почувствовал, как жар разливается по телу, вспыхивает на щеках
румянцем.
— Но я не могла тебя не спросить. И еще не могу не сказать… не
предупредить. Конечно, ваши игры район на район выглядят очень
увлекательно и по-взрослому, но они могут закончиться проломленной
головой. Будь осторожен.
Мои глаза широко распахнулись. Ладно бы Еленочка предупреждала –
она наша классная и в ответе за нас. Ладно бы Илона Анатольевна,
душа-человек, которая за школьников костьми ляжет. Но – Вера…
Почему? Почему она предупредила именно меня? Неужели ей не все
равно, с проломленной головой я или с целой? Так хотелось это
спросить, но я промолчал.
Когда на душе порхают бабочки и расцветают тюльпаны, чертовски
сложно сохранять равнодушие на лице.
Или ее предупреждение — просто благодарность, баш на баш, и не
стоит придумывать глупости?! Типа, ты обо мне позаботился, причем
дважды, теперь я должна показать, что меня волнует твоя судьба.
Как бы то ни было, сегодня у меня есть вдохновение, чтобы
сворачивать горы!
Сразу после школы я заскочил домой, доел остатки вчерашней
роскоши под наблюдением мамы и пешком рванул к себе на дачу. Чуть в
грязи не утонул, но добрался. Лидия была на работе, а Ваня и Светка
дома смотрели мультик про домовенка Кузю по черно-белому
телевизору.
Как только я вошел, дети сорвались с насиженных мест, Светка
повисла на мне, говоря:
— Папа Павлик, ура! – И, прищурившись, заглянула в глаза.
Подумалось: «Во сколько же я тебя должен был зачать? В семь лет?
Рекорд, однако». Насколько помню, рекордсмену то ли одиннадцать, то
ли тринадцать. Хотелось отмахнуться, но я подыграл им, пропел
менторским тоном: