— Заткнись, дурак, пока цел! Сейчас тебе один объяснил, а может,
и все обчество приголубить!
В этот момент дверь барака со скрипом открылась. На пороге стоял
унтер с двумя солдатами, тащившими котел с кашей.
— Чего тут у вас? — Унтер прищурился, окидывая толпу
взглядом.
Тит, стоявший рядом, невозмутимо ответил:
— Да так... беседуем. Ребята грелись да поскользнулись, — он
показал на Сеньку и Гришку, которые как раз пытались подняться.
Унтер фыркнул и внимательно прошелся по всей толпе взглядом,
понуждая арестантов опускать перед ним глаза, а после кивнул
солдатам ставить котел:
— Ладно, разбирайтесь сами. Только чтоб к утру все ходить
могли!
Когда конвой скрылся, Трофим робко тронул меня за руку:
— Спасибо, братец. Вот не ждал!
— Да ты и сам не из робких, — хлопнул я его по плечу.
Фомич, разливая кашу по мискам, хрипло рассмеялся:
— Смотри, сударик да соколик! Теперь ты у нас и кашу делить
будешь, и драки мирить. Не иначе, в «иваны» метишь!
— В «иваны» — нет, — улыбнулся я, забирая свою порцию. — А вот
кандалы бы сменил — это да!
В углу, где сидели «поскользнувшиеся», кто-то злобно
буркнул:
— Щас мы тебе кандалы сменим, жди...
Но даже он умолк, когда Тит, не отрываясь от еды, протянул в его
сторону ложку — словно штык.
А Изя-Зосим, наблюдавший за всем из-за своих круглых очков,
философски заметил:
— Ой, ну я вас умоляю! Разве можно так драться? Это же не
по-людски! Надо было просто дать им по рублю — и все были бы
довольны!
Народ заржал. Даже Сенька с Гришкой невольно ухмыльнулись.
Так и сидели — кто с синяками, кто со смехом, но все с полными
мисками и сытые.
С утра после переклички я вновь заплатил унтеру две копейки и
избавился от кандалов, стеречь меня поставили уже другого
солдатика. Многие смотрели на меня с откровенной завистью и злобой.
Зато Левицкий, увидев меня без кандалов, вновь гостеприимно
пригласил в свои сани, где мы и продолжили коротать путь за
беседой. Мне было любопытно узнать, как он здесь очутился, но тут
не принято спрашивать. Кто захочеть, сам расскажет, да и корнет об
обстоятельствах своего осуждения отзывался очень скупо,
обмолвившись лишь, что на каторге он проведет следующие пятнадцать
лет, если раньше не помрет от чахотки или иной болезни.
Уже подъезжая к очередному острогу, я вспомнил о нашем
еврейчике, настоятельно рекомендовавшем ознакомиться с Уложением о
каторжанах.