Артём замер, глядя на добычу: две сигареты, кусочек спичечной
«чиркало» и пять спичек. — Дед… Оно работает, — выдохнул он, хватая
свёрток. — Телекинез… Он вернулся! В голове молнией вспыхнули
образы того дня, когда он впервые обрёл эту силу. Эмоции нахлынули,
и на глаза едва не навернулись слёзы.
— Ну вот, — хмыкнул Николай из-за стены, его хриплый голос
дрожал от усталости. — Значит, не всё потеряно. Держись там,
парень. Ещё поборемся.
Шорох в вентиляции затих, но Артём уже не чувствовал себя так
одиноко. Взяв сигарету, он покрутил её в пальцах, разминая табак.
«Стоит ли?» — мелькнула мысль. Последний раз он курил за школой со
старшеклассниками. Поднёс сигарету к губам, чиркнул спичкой —
огонёк вспыхнул, маленький, но живой. Затянулся. Тёплый, дурманящий
дым пополз как змея по лёгким, вызвав лёгкий кашель — отвык за
столько времени. Но с дымом пришло спокойствие, мягкое и почти
забытое. Впервые за день тело расслабилось, боль в рёбрах
притупилась, голова слегка закружилась. «Ещё не всё потеряно», —
подумал Артём, выдыхая дым к потолку. Шанс был — слабый, как этот
уголёк, но настоящий.
Ещё несколько затяжек и глаза сами слипались. Дым окутал разум,
смягчая углы камеры, приглушая её холод и мерзость. Артём
растворился в этом ощущении, откинулся на потрёпанный матрас и
уснул — впервые за сутки, глубоко и тяжело, с сигаретой, догорающей
между пальцев.
Глава 5: красная нить
Камера Красных была просторной, но без лишнего шика — шагов
пятнадцать в длину, с высоким потолком и ярким светом от ламп.
Бетонные стены, покрытые штукатуркой приятного персикового оттенка,
оставались голыми, без украшений. В углу — аккуратная кабинка с
унитазом и умывальником. Койки выстроились в ряд, застеленные
толстыми одеялами и свежим постельным бельём, подушки лежали
сверху, сложенные с армейской точностью. В другом углу — шкаф с
запасом еды: консервы, соль, сахар, хлеб, пара бутылок мутной
браги. В центре стоял стол с двумя лавками, на котором красовались
чай в пакетиках, узелок с кофе, тарелка с конфетами и печеньем.
Лишь пачка сигарет слегка выбивалась из этого натюрморта. Пахло
железом, потом и чем-то кислым — пролитой брагой, или забытой едой.
Роскоши не было, но чувствовалась сила — грубая, деловая, как в
мужской берлоге, а точнее, в норе хищников.