А пришел в себя, уткнувшись лбом в матрас над ее плечом. Доставшаяся ему волчья невеста дрожала, и Теодрик решил, что она плачет. Большинство из них это делали после близости с ним, хотя он не издевался над ними и не истязал. И даже не стреножил как эту, чтобы не пыталась брыкаться или ускользнуть. Теодрик погладил большим пальцем синяки, оставленные им, даже поймал себя на совершенно дикой мысли утешить девушку, рядом с которой он впервые почувствовал себя живым, понял это, когда взял ее за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.
Но вместо слез обнаружил жгучую ненависть.
Взгляд зеленых глаз был таким, что, обладай человеческая девка способностью им сжигать, Теодрик бы вспыхнул костром. А так ярость прокатилась по его коже, вновь будоража получившего свое зверя. Волк внутри его оскалился и облизнулся, принимая вызов. Втягивая ее аромат, который, казалось, раскрылся только сильнее. Изменился, после того, как Теодрик сделал ее своей, смешался с девственной кровью, но при этом стал еще притягательнее. Настолько притягательнее, что кровь снова прилила к паху.
Предки, что с ним творится?
Он же только что трахнул эту девицу. Ненавистное человеческое отродье. Одну из сотен волчьих невест. Но чувствует себя так, будто никогда не знал женщины! То ли дело в том, как она пахнет, то ли в этом проклятом вызове, что горит в ведьмовских глазах.
Похоть вновь вспыхнула в нем, отравляя первобытным ядом, пробуждая дикие желания, о существовании которых он не то чтобы забыл, не знал вовсе. Лува вызывала в нем нежность, будила инстинкт защитника. Дрожащая под ним девка провоцировала в нем яростного охотника. Хищника, способного разорвать в клочья. Полакомиться плотью. Только совсем не так, как в людских сказках на ночь, где вервольфы — злобные монстры, любящие перекусить человечиной, а так, чтобы сломить острую на язык девку. Подчинить себе, пометить, заклеймить. Столько раз, сколько потребуется.
Эта внезапно возникшая тяга злила, но, вместе с тем, Теодрик давно не чувствовал себя настолько живым. И сейчас, когда он успел узнать, какая девка узкая и горячая, попробовать ее, он не собирался сдерживаться. Отказывать себе в желаниях, тем более что его плоть снова налилась кровью и затвердела, требуя нового соития и освобождения.
Девка тоже это почувствовала — еще бы ей не чувствовать, как он своей твердостью уперся в упругое девичье бедро! Ее глаза расширились, и, помимо ненависти, в них мелькнул страх. Она забилась в его руках, точнее, попыталась, потому что Теодрик по-прежнему был меж ее разведенных колен.