— Да, дурное… - пролепетала она, едва
не плача. Но тотчас взяла себя в руки: нельзя, чтобы он узнал. – Не
бери в голову, родной, просто приснилось… я воды встану попить.
Супруг, еще сонный, не удерживал,
снова упал на подушку. А Тата по темноте прошлась до туалетного
стола с зеркалом, села и долго всматривалась в свое отражение,
будто не узнавала.
Сон и правда был дурным. Он и прежде
ей снился с определенной регулярностью и, хоть Тата в сны да знаки
не верила, догадывалась, к чему это.
Тата, как купеческая дочь, прекрасно
умела считать и знала, что за все рано или поздно придется
заплатить. И час ее расплаты все ближе.
июль 1895, Российская империя,
Тверская губерния
«Мой дядя самых честных правил, когда
не в шутку занемог…»
Строчка засела в голове намертво:
сколько ни пытался Кошкин от нее отмахнуться, она всю дорогу
настырно всплывала в памяти. А дорога была неблизкой: угораздило же
Шувалова так далеко забраться! Поездом через Бологое и Осташково в
Ржев, а оттуда на перекладных в Зубцов Тверской губернии. И, слава
Богу, хотя бы здесь его ждал экипаж, доставивший прямиком в
Златолесье, любимое имение графа.
Любил его Шувалов за уединенность и
за то, что по служебной надобности в сей глухомани его не так легко
найти.
И это же сыграло с графом злую
шутку.
Платон Алексеевич, граф Шувалов, не
был ни дядей Кошкину, ни кем бы то ни было вообще. Однако двумя
сутками раньше Кошкину пришло от его имени письмо, написанное чужой
рукой. В письме говорилось, что Шувалову стало совсем дурно, и он
слег; что только что ушел священник, его причастивший, и что Платон
Алексеевич надеется в последний раз увидеть его, Кошкина.
Едва ли Шувалов и впрямь так уж хотел
видеть его, одного из многочисленных своих подчиненных… наверняка
гораздо охотнее он бы свиделся перед смертью с единственной
племянницей. Но племянницу, вместе с мужем и ее детьми, он
собственным приказом отослал из страны Бог знает из каких
соображений. Кошкин же волей случая был дружен с семейством Лидии
Гавриловны, они и теперь переписывались, пусть и не слишком часто.
Вероятно, Шувалов и позвал его, дабы он передал Лидии Гавриловне
нечто личное напоследок.
Других же родственников у Платона
Алексеевича не было вовсе. Насколько Кошкин знал, по крайней
мере.
И теперь же, нервничая и торопя
возницу, Кошкин отчаянно боялся не успеть…