* * *
Приехал поздним вечером. Усадьба
встретила скромным каменным домом в два этажа и шесть окон в ширину
– Шувалов ни в чем не любил излишеств. На подъездной дорожке Кошкин
отметил пару запряженных экипажей и подумал, что, если не успел, то
хоть помирал старик не в одиночестве. Более не медлил. Игнорируя
лакеев и горничных, ворвался в дом, взлетел по лестнице – туда, где
горел свет. Едва ли не бегом преодолел анфиладу комнат и лишь у
дверей барской спальни невольно задержался, собираясь с силами.
— Еще жив? – спросил у подоспевшего
лакея.
— Жив…
Покуда не услышал это слово, Кошкин и
сам не понимал, насколько напряжен и взвинчен он был. И будто
только теперь сумел выдохнуть.
— Господин Кошкин? – догадался тем
временем лакей. И после кивка сам поспешил стянуть дорожный плащ с
Кошкина и отворить двери: - вас велено принять немедля.
За дверями была еще одна комната,
вторая – ох уж эти старинные постройки… и лишь за третьей оказалась
спальня больного.
Не думая, Кошкин ближе подошел к
кровати, где лежал Платон Алексеевич. Его лицо было бледным,
осунувшимся, а глаза глубоко запавшими, но открытыми. Глаза
бездумно глядели в стену напротив, и даже веки не дрогнули, когда с
мягким щелчком захлопнулась дверь. Шувалов дышал тяжело, неровно,
сипло и по всему было видно, что каждый вздох дается ему с трудом.
Это была вновь, в который раз уже, открывшаяся чахотка, как
сообщалось в давешнем письме. Говорят, медицина далеко шагнула,
однако больные сим недугом и теперь считались обреченными. Разве
что отсрочить конец иногда удавалось.
— Ваше сиятельство… - заговорил
Кошкин, удостоверившись, что тот не спит, - Кошкин Степан Егорович,
по вашему приказу…
Веки Шувалова все же дрогнули, и
взгляд, почти столь же ясный как прежде, живо метнулся в его
сторону. Голос он узнал, и даже сухие губы невольно растянулись в
улыбке:
— Приехал все-таки… успел… ты сядь
подальше, Степан Егорыч. Зараза такая, что я и руки тебе подать не
могу.
Снова не думая, Кошкин шагнул еще
ближе и попытался было коснуться ладони Шувалова – да тот резко ее
одернул и прикрикнул, как в лучшие свои времена:
— Сядь, тебе сказано! Следом хочешь в
могилу сойти?! Дурак дураком, все героя из себя изображаешь!.. – и
уже чуть тише: - тебе доктор, вон, о последствиях расскажет…
Кошкин вяло мазнул взглядом вглубь
комнаты, где, у стола, и впрямь смешивал лекарства молодой доктор
годами чуть за двадцать пять. Кошкин кивнул в ответ на его
приветствие и хмуро сел на стул у стены. Шувалов и умирая себе не
изменял, странно было ждать чего-то иного…