— Доску, — бросил мужикам. — Прямую,
чистую. И верёвку.
— Иван Палыч, — мягко шепнула
спутница. — А ритуал проводить не будете? Помолиться бы. От Скверны
бы очистить…
— Доску! — не сдержавшись, рявкнул
Артем.
Мужики засуетились, а Артём поймал
взгляд пострадавшей девушки. Её глаза, мутные от боли, смотрели с
надеждой и страхом.
— Доктор… — прошептала она. — Не
отрежете ноженьку?
Он выдавил улыбку, как делал в
реанимации.
— Не отрежу. Держись.
Но в голове билась мысль: без
антибиотиков, без стерильности, без всего — как? Есть определенный
риск.
Спутница вернулась с миской
дымящейся воды и куском холстины.
— Вот, Иван Палыч, всё, что
есть!
Артём кивнул, уже промывая руки.
Потом склонился над Марьяной, стараясь игнорировать гул толпы и
едкий запах сырости, пропитавший хибарку. Свет единственной лампы
дрожал, отбрасывая длинные тени на стены.
— Больше света! — строго сказал
доктор и старухи зашевелились, разжигая лампы.
Девушка на скамье застонала тише,
надсаднее, с жутким присвистом. Время утекало, как песок сквозь
пальцы.
— Потерпи, Марьяна, — пробормотал
Артём, больше для себя, чем для неё. Его пальцы, привыкшие к
стерильным перчаткам и точным инструментам, теперь дрожали, когда
он ощупывал распухшую голень — не привыкли к такой
антисанитарии.
«Кожа горячая, багровая, с синюшным
оттенком у щиколотки. Перелома, кажется, нет, но связки точно
порваны, а гематома давит на ткани. Если не снять давление,
начнётся некроз. И это без учёта инфекции, которая уже, поди,
ползёт по крови из грязной ссадины.»
Он снова заглянул в саквояж. Пузырёк
с мутной жидкостью — йод? Спирт? Или какая-то местная дрянь? Артём
выдернул пробку, понюхал — резкий запах ударил в нос. Похоже на
спирт, но разбавленный. Лучше, чем ничего.
— Иван Палыч, вот доска! —
прогундосил мужик с бородой, сунувший ему кусок шершавого дерева,
пахнущего смолой. Рядом другой протянул верёвку — грубую, с
торчащими волокнами, будто сплетённую из старых мешков. —
Сгодится?
— Нормально, — буркнул Артём, хотя
ничего нормального тут не было. Он бросил взгляд на спутницу, ту
самую девушку с веснушками, которая теперь стояла у скамьи, теребя
подол юбки. — Как тебя зовут?
— Аглая я, — ответила она, чуть
растерявшись. — Иван Палыч, вы чего? Забыли, что ли?
— Запамятовал, Аглая. Со сна. Держи
её, — он кивнул на Марьяну. — Крепко, но не дави. И не давай
дёргаться.