Артём нахмурился, её слова застали
его врасплох. Он бросил взгляд на школу — деревянное здание с
облупившейся краской, тёмное и тихое в этот час. Вечер в Зарном был
временем, когда люди сидели по домам, а школа, тем более,
пустовала.
— Разве она открыта вечером? —
спросил он, прищурившись. — Для уроков, поди, поздно.
Анна чуть улыбнулась, но её улыбка
была уклончивой, почти таинственной. Она поправила платок, её
пальцы слегка дрогнули, выдавая волнение.
— Не для учащихся, — сказала она,
понизив голос. — Для других людей. Тех, кто хочет, чтобы всё было
иначе. Так вы придёте?
— Приду, наверное, раз вы
приглашаете. В восемь, говорите?
Анна кивнула, её лицо просветлело, и
она коснулась его руки.
— Спасибо, Иван Палыч, — сказала
она, её голос стал мягче. — Я знала, что вы не из тех, кто молчит.
До вечера.
Она так же быстро упорхала прочь.
Артем проводил взглядом ее фигуру, скрывшуюся за дверью, потом
двинул обратно в больницу. Мысли кружились вокруг произошедшей
беседы и Артем не сразу обратил внимание, что к нему подскочила
Аглая. Задыхается, платок сбился, веснушчатое лицо белее мела.
— Иван Палыч! — выкрикнула она, чуть
не споткнувшись о корень. — Беда!
— Что случилось? — выдохнул Артем,
хватая ее за плечи. — Ушиблась?
— Да не я. Со мной все в порядке.
Там…
— Ну, не томи!
— Дайте отдышаться, бежала всю
дорогу. Бегите за мной! Дворянка приехала, у больницы стоит! Велела
за доктором послать, сейчас же!
— Какая еще дворянка? Говори
толком.
— Вера Николаевна Ростовцева! —
выпалила Аглая. — Из города, важная, страсть какая важная особа! В
карете, с лакеем, в шляпе с пером, как в книжке! Сказала, доктор ей
нужен, немедля. А ежели не приведём… — она осеклась, её глаза
наполнились слезами, — грозилась становому пожаловаться, да всю
больницу под арест отдать! Сказала, в кутузку нас всех, а хибарку
эту на слом, коли ослушаемся! За неповиновение.
— Это что еще за замашки такие
барские? — возмутился Артем.
Но Аглая тут же его перебила.
— Иван Палыч, я прошу. Ведь худо
сделает. Идти нужно. Просит.
— Ладно, Аглая. Беги назад, скажи,
что доктор идёт. И не реви, держись. Никто нас в кутузку не
заберёт, — сказал он, но собственным словам не поверил.
— Это вы новый доктор? Ну,
наконец-то явились!
Дама в сиреневом платье с кружевами
и такого же цвета шляпке с фазаньим пером и розовыми искусственными
цветами вовсе не скрывала своего раздражения. Лет сорока, высокая,
худая. Узкое аристократически бледное лицо, тонкий породистый нос,
искривленные в презрительной усмешке губы. Если бы не эта усмешка —
скорее, гримаса — женщину можно было бы назвать красивой, и даже
очень. Однако, гнев ее вовсе не красил… Впрочем, гнев не красит
никого.