- Это рискует быть недостаточно сильным, - сказал Воскресенский,
- если мы не убедим всех элит, если не убедим армию, всё это может
быть просто декларацией. Мы должны подумать, как укрепить власть в
тех местах, где она уже пошатнулась.
- Именно поэтому это будет манифест воли, - ответил я. – Мы не
будем договариваться с теми, кто стоит на пороге разрушения. Мы
будем подавать сильный сигнал. Для этого мне нужно будет обратиться
лично к тем, кто мог бы поддержать реформы. И мы будем продвигать
их, используя силу, если потребуется. Империя должна быть единым
организмом, и каждый её элемент должен двигаться в одном
направлении.
Павел кивнул.
- Если Вы решите это, мы будем готовы, Ваше Величество.
Орлов и Воскресенский обменялись взглядами, и я знал, что они
понимают сложность ситуации. Но мне не было времени на колебания. Я
почувствовал, как тени прошлого тянутся ко мне, и с каждым шагом
они могут стать лишь более опасными. И если я хочу победить их, мне
нужно будет действовать быстро, решительно и без оглядки. Я
подписал манифест воли. Он стал не только документом, но и вызовом
сем тем, кто стоит в тени. Он стал символом моего единства с
народом, хотя я знал, что далеко не все будут готовы его
поддержать. Манифест был обнародован сразу же. Его слова разнеслись
по всей стране. И хотя я мог ощущать, что это только начало
великого пути, я также чувствовал, что каждое слово этого манифеста
теперь не только касались политической стабильности, но и самого
существования Империи. Теперь, когда первый шаг был сделан,
оставалось только одно: показать всем, что я способен не только
править, но и управлять своей судьбой. Тени, скрывающиеся в уголках
дворца, стали ближе. Но я уже знал, как с ними бороться.
После того как манифест был подписан и объявлен, напряжение в
воздухе стало почти осязаемым. Вопрос был не в том, правильно ли я
поступил, а в том, насколько готова страна принять перемены.
Реакции на новый курс не заставили себя ждать. Первым отреагировал
столичный двор. Поначалу всё казалось гладким: аристократы в
столице выразили свою поддержку реформам, надеясь на улучшение
положения. Однако я знал, что за этим следуют ещё более глубокие
слои, и среди высших слоев дворца начинался откровенный саботаж. В
это же время, по всей России, манифест вызвал бурю. Образованные
слои, интеллигенция и студенчество приветствовали его, заявляя, что
это начало долгожданной либерализации, но среди рабочих и крестьян
возникло беспокойство: не приведет ли эта реформа к ещё большему
угнетению, а если нет, то что будет с их правами в новых условиях?
Я чувствовал, как растет внутреннее напряжение. Мои ближайшие
советники, несмотря на свою осторожность, одобряли курс. Но
понимали ли они до конца, что значит проводить реформы в такой
огромной стране с таким тяжелым прошлым, как Россия? Внутренний
конфликт продолжался. Я знал, что любой шаг не по правилам, любое
отклонение от курса может вызвать катастрофу. Я встретился с
несколькими ключевыми фигурами — генерал-губернаторами и главами
местных правительств. Мы обсуждали, как реализовать манифест, не
потеряв лица перед народом. Но вот что меня по-настоящему поразило
— все разговоры сводились к одному: