Руководствуясь ими, к примеру, люди Радищева обнаружили
переписку Ивана Бецкого, организатора и вдохновителя постройки
московского Воспитательного дома. Саксонские контрагенты
отчитывались по поводу организации пансиона для одиннадцатилетнего
Алексея Григорьевича Бобринского – именно так звали
незаконнорождённого сына Екатерины и Орлова. В письмах немецкой
стороны было упоминание о «царственной матери» воспитанника,
которая «останется непременно довольна» организацией пансиона для
своего отпрыска. Доказательство, конечно, слабенькое и
присовокуплено было скорее для общего числа.
Другой находкой Шешковского и Хлопуши оказался живой и здоровый
Александр Васильчиков, последний из отставленных фаворитов
Екатерины, схваченный казаками в своей подмосковной усадьбе
Лопасня-Зачатьевское. Увы! Его отношения с Екатериной не могли
считаться изменой, поскольку официально она считалась вдовой. Так
что на этом суде он не фигурировал.
Зато старый канцлер Бестужев вполне подошел для судилища. Он,
тщательно обработанный психологически в “застенках Лубянки”,
заикаясь и дрожа рассказал духовному суду, как после удаления от
двора первого любовника великой княжны Сергея Салтыкова
способствовал сближению Екатерины и Станислава Понятовского –
нынешнего польского короля. Что его люди обеспечивали тайные
свидания любовников. А умершая во младенчестве Анна Петровна была
плодом этого романа.
— Ибо великий князь к жене был холоден и опочивальню своей
супруги практически не посещал. И то сказать. Первая брачная
ночь-то у них состоялась спустя девять лет после венчания. А
Екатерина Алексеевна дама очень темпераментная и любвеобильная.
Народ в зале тихонько загудел и стал коситься на меня, ожидая
какой-либо реакции, но я не только сохранял каменное выражение
лица, но и отрешился от происходящего спектакля, погрузившись в
воспоминания о вчерашнем обеде в компании нынешних судей.
Митрополит Платон представил мне своих коллег в порядке
старшинства. Первым подошел епископ Ростовский и Ярославский
Афанасий. Священнику было явно за шестьдесят. Он привычным жестом
протянул руку для поцелуя, но я только поклонился, не прикладываясь
и не прося благословения. Формально я был прав, ибо он не был в
храме, в положенном сану облачении, и не вел службы. Но воспринято
это было как дерзость и на дальнейшем разговоре сказалось.