— Боже! Это так прекрасно! Есть что-то еще? Я сейчас запишу.
Агата перестала одеваться, села рядом на кровать и зашарила
глазами в поисках чернильницы. А я почувствовал, что у меня урчит в
животе.
— Пойдем на террасу, почаевничаем, плюшками побалуемся. После
прочту.
Мой личная лаунж-зона под открытым небом была оборудована по
летнему времени в соответствии с моими пожеланиями. Удобные кресла.
Между ними небольшой низкий столик с закусками. Самоварчик горячий.
Чашки. Конфетки-бараночки… Ну и вид с верхотуры теремного дворца на
всю Москву – долго выбирал точку обзора, с которой открывалось то,
что не вызывало у меня раздражения.
— Неужели это твое? – пытала меня Агага в процессе чаепития.
В минуты личных встреч я просил княжно обращаться со мной на
“ты”. И похоже она уже привыкла.
— Мое, – тихо ответил я, мучительно надеясь, что лицо не стало
пунцовым.
— Много?
— За годы скитаний сочинил изрядно.
— Так вот откуда твоя необычная речь! А я-то все гадала, отчего
ты выражаешься несколько странно. Вроде, будто русский для тебя
чужой. А вроде, и совсем наоборот. Это Бог с тобой говорит! Шепчет
тебе! Такое под силу только поэтам!
— Ты разбираешься в современной поэзии?
Аглая зарделась.
— Не токмо разбираюсь…
— “Не только”, – поправил я.
Она кивнула.
— Хорошо. Так вот. Целый трактат сочинила о путях отечественного
стихотворства. И о его путах.
— Ну-ка, ну-ка. Изложи кратенько.
— Все началось с Ломоносова. Он отринул подражание польской
манере. Но и, подав примеры хороших стихов, накинул узду. А следом
за ним и Сумароков. Ныне все вслед за ними не воображают, чтобы
другие стихи быть могли, как ямбы, как такие, какими писали сии оба
знаменитые мужи. Последнюю мысль это я не придумала. Мне господин
Радищев подсказали.
— А ты сама, что думаешь?
— Думаю, что и Тредиаковский, а опрежь него и Херасков караул
установили на рифму. Одни ямбы теперь в почете, будто других и нет
правил стихосложения. Для тебя же запретов нету. Ты весь в этом.
Что на троне, что в стихах.
— Ты готовый литературный критик!
— Это что такое?
— Это персона, которая сама не пишет, но помогает другим увидеть
красоту в сложении буковок, в печатном слове. Вот что я подумал.
Мне не нравится закостенелость русского языка. Все эти “понежь”, с
коего любой указ начинается, и прочее. Нужно вдохнуть живую струю,
подать примеры. Возмешься ль ты донести до людей мои стихи? Только
не под моим истинным именем, а под псевдонимом. Не гоже царю
виршами народ смешить. Так что тайну мою тебе придется хранить до
могилы.