— А ну-ка, иди сюда, стервец! — Свистящим шепотом
позвала меня сзади Каниха.
Я недоуменно оглянулся, взгляд ее был странным,
никакой радости в глазах не читалось, и обещали они нечто не
слишком приятное. Тут натруженная рука вцепилась мне в волосы,
ловко развернула меня, согнула, ставя на четвереньки, а поясницу с
обеих сторон сжали крепкие колени Канихи. Не успел я толком
сообразить, что происходит, как она завернула подол длинной рубахи,
и на шелковую кожу моих ягодиц обрушился первый удар некоего
тонкого и гибкого предмета.
— А! А! А! — Только и мог вскрикивать я, отмечая
каждое новое прикосновение чего-то грубого и ужасного к недавно
ставшему моим, и оттого нежно любимому телу.
— Вот тебе! Вот! Так! Да в кого ж ты растешь
такой?! Обманывать, ловчить, да хитрить! А теперь и воровать! Ужо я
из тебя эту дурь выбью! — Объясняла мне свои странные действия
Каниха все тем же шепотом.
После завершения внезапной экзекуции Каниха
вернулась к детям и прополке, а я, оскорбленный в лучших чувствах,
полез на сеновал зализывать душевные раны. Вот за что меня угостила
березовой кашей злобная ведьма? Можно подумать, я для себя
старался! Нет, для себя, конечно, но ведь, пусть даже я ни о ком
больше не думал, от ворованной свинины польза всей семье, не только
мне одному. И за это меня, хорошего, веревочкой по попе?! И чтобы я
после этого плетень чинил? Да ни в жизнь, пусть он весь развалится,
да хоть сквозь землю провалится! И ведь Каниха принесет ночью
поросенка, не бросит ворованного. Так вот, чтоб она знала, я и есть
его не буду, опухну с голоду и околею, но кусочка в рот не возьму!
А не уйти ли мне из этого дома в ночь холодную?
— Я так и знала, что попадет тебе от мамы за
поросенка. — Вздохнула Беляна. Подошла тихонько и стоит под
сеновалом. И вся семейка ушла с огорода. Обедать крапивным
супом?
— Чего это ты знала? — Высунул я голову сверху.
— Как чего? Воровать грех!
Ага, святая Каниха, посылающая дочь к боярину в
ночную смену будет учить меня правильно жить. А ведь будет, и в
чем-то она по-своему права, если подумать. Она крестьянка,
труженица и собственница, воры для нее последние люди, норовящие
увести у работяги даром последний кусок, и обречь его семью на
голодную смерть. Дочь — это одно, а по кражам все просто, ее кредо
— умри с голоду, но чужого не трогай. Может это и правильно, только
мне ближе философия Скарлетт, готовой убить или ограбить, но не
голодать. Ну, уж нет, пусть лучше зад пострадает, но потом кишки
мясом набить. А к люлям в этом мире, мне видимо, стоит
привыкать.