— Лучники! Крыши держать! — крикнул
я, когда фаланга вгрызлась в толпу воинов, укрытых тяжеленными
прямоугольными щитами. Такое давно не носят, но на захолустном
острове чтят традиции прадедов. Вон, даже шлемы из кабаньих клыков
кое у кого, хотя кабан на островах отродясь не водился.
Мы не дали им бросить копья, как
принято сейчас. Фаланга с разбегу врезалась в строй врага, разя
длинными копьями со скоростью швейной машинки. Впереди те парни,
которые бились с критянами. Они не сомлеют от вида собственной
крови, их не нужно гнать вперед. Они просто бьют копьями, которые
куда длиннее, чем у аристократов острова. Все же дори — жуткое
оружие, совершенное в своей смертоносности. Я просто сделал шаг
длиной в полтысячи лет, сразу перепрыгнув через все мучения и
ошибки, совершенные в древности греками.
— Да держите же крыши, в такую вас
мать! — заревел я, когда увидел, как полуголый парнишка, оскалив
зубы, поднял над головой кусок черепицы. Я крикнул зря.
Островитянин упал навзничь, всплеснув руками. В его грудь, хищно
подрагивая, впилась стрела.
Фаланга делает шаг и останавливается
на мгновение. Наносит несколько ударов и делает еще один шаг,
переступая через тела упавших. А потом она делает еще один шаг. А
потом еще… Задние шеренги подняли копья вверх. Они нужны только в
одном случае. Когда раненые враги воют внизу, под ногами воинов, их
тут же добивают острым шипом подтока.
Очень скоро оставшихся воинов Наксоса
согнали к мегарону, а точнее, к тому, что здесь таковым называлось.
Их осталось с полсотни, и половина из них ранена. Их товарищи
усеяли телами узкие улочки, и теперь те, кого учили воевать с
детства, пытались понять, что здесь вообще происходит. Они не
понимают, они в полной растерянности. Многие сражаются по обычаям
предков, когда тяжелая пехота — это полуголый копьеносец, укрытый
щитом-башней. Некоторые из них носят круглые щиты, а у десятка даже
имеется бронзовый доспех и шлем. Каллимах, царь острова, стоит
впереди, закованный в металл с головы до ног. Длинные волосы и
борода слиплись от пота, превратившись в какие-то мерзкие сосульки.
Его могучая грудь мерно поднималась в хриплом дыхании. Он все еще
полон сил.
— Эней! — заревел он. — Где ты,
проклятый мальчишка? Иди и сразись со мной!
Вот ведь скотина! — расстроился я. —
И отказаться не получится. Не поймут.