Я
заметил пожилого мужчину с тростью и седыми бакенбардами, который
прежде держался в тени. Теперь он осторожно пробирался сквозь
толпу, явно стремясь подойти ко мне. В его движениях чувствовалась
осторожность человека, привыкшего быть незаметным.
Поравнявшись со мной, он слегка наклонился.
Голос его был тих, но твёрд, как сталь:
—
Боярин Платонов, пятнадцать лет назад моя дочь исчезла, якобы
выкупленная из долговой тюрьмы благотворительным фондом. Мы больше
никогда её не видели.
Он
украдкой передал мне небольшую визитную карточку. На ней стояло имя
"Роман Ильич Добромыслов, купец первой гильдии" и название его
компании "Торговый дом братьев Добромысловых".
—
Не все из нас слепы к происходящему. Не все молчат, — добавил
старик и быстро отошёл, прежде чем я успел что-то
ответить.
Я
спрятал карточку в карман, обдумывая этот странный разговор. Каким
образом дочь очевидно весьма обеспеченного купца попала в долговую
тюрьму?. Или на тот момент её отец ещё не обладал своим
значительным капиталом?..
Полина Белозёрова, всё это время находившаяся
рядом со мной, сохраняла внешнее спокойствие, но я заметил, как
дрожала её рука, когда она брала бокал шампанского у проходящего
мимо слуги.
—
Ты… — начала она, но запнулась, словно не находя слов, затем
глубоко вздохнула и продолжила, — никогда не говорил, что
планируешь… такое.
В
её глазах не было осуждения – только тревога, смешанная с чем-то
похожим на гордость. Гидромантка прекрасно понимала, что я не из
тех, кто бросает слова на ветер.
—
Не планировал, — честно ответил я. — Но был готов. А то, что я
узнал о деятельности этих людей, требует решительных действий, а не
полумер.
Не
желая втягивать Полину глубже в назревающий конфликт, я аккуратно
сменил тему:
—
Твоя маленькая диверсия сработала блестяще. Осокин не забудет этот
вечер, как бы ни старался.
Уголки её губ дрогнули в едва заметной
улыбке:
—
Вот и хорошо. Пускай этот напыщенный индюк зарубит себе на носу,
что не нужно с нами связываться!
Её
задиристость заставила меня улыбнуться.
Пришло время встретиться с князем. Я
извинился перед Полиной и направился вслед за слугой в кабинет
Оболенского.
Когда я вошёл, Матвей Филатович поднялся и
подошёл к небольшому столику у окна, где стояли хрустальный графин
и бокалы. Выражение его лица было непроницаемым, но ситуация
говорила сама за себя.