«Стой. Поставь ведро и обернись. Я не вижу, но мне кажется, там
есть на что посмотреть», – остановил его голос на полпути.
Боцман подвигал к Тени свой хлеб. Пока она ела, он вылизывал ей
уши.
И было в этой сцене что-то от мира, где все правильно.
…
Еды не было. Совсем. Была крупа в жестяной банке, но Вик понятия
не имел, как ее варить. Вроде мама когда-то учила, но он начисто
забыл.
Придется обходиться чаем, пока отец не проснется. Если он
вспомнит – покормит его.
«А если нет – голодать будешь? Он может и не покормить?!» –
почему-то в голосе звенело бешенство.
Словно ему, глупому, невдомек – взрослые живут в своем, взрослом
мире. Им до детей дела нет.
«Поставь чайник на одну конфорку, а кастрюлю – на другую», – не
комментируя его мысль предложил голос.
Почему бы его не послушаться? Про собак он ведь правда хорошо
подсказал.
Старая газовая плита была покрыта слоем желто-серого
заскорузлого жира. Вик как-то пытался отмыть, но ему не хватило
сил.
Окружающие разруха и убожество его угнетали. Трогать плиту было
противно, но он старался скрыть отвращение, чтобы голос не решил,
что он не только трус, но еще и капризный и неблагодарный.
«Набери крупу в чашку. Там гречка? Возьми чашку гречки и залей
двумя стаканами воды. Хочешь, помогу тебе тут немного убрать?»
– Да… только ты не станешь меня там… бросать?
«Не стану, обещаю. Посиди тихо».
И мир, вздрогнув, перестал существовать.
Глаза медленно наполнились цветом, а лицо сменило выражение с
растерянно-мечтательного на серьезно-сосредоточенное.
Все-таки там, в темноте, откуда он говорил с Виком – не жизнь.
Ему казалось, он стоит в дверном проеме, и за его спиной – только
рвущаяся тьма. А смотрел он на мир вместе с этим мальчиком. Но
смотреть на мир самому, без проема, во много раз приятнее.
Он чувствует холод стеклянной банки и шершавое тепло стола.
Запахи еды, земли, сигарет и травы.
Он живет.
Интересно, мог бы он, если бы захотел, захлопнуть дверь, заперев
Вика в темноте, и правда украсть его жизнь?
Мысль была липкой, холодной и вызывала омерзение.
Он ни за что не станет так поступать.
Он приподнял крышку на кастрюле, чтобы закипевшая вода не
полилась на плиту.
И раздраженно поморщился. Его собственные движения – плавные и
четкие, а Вик привык двигаться отрывисто и резко. Пальцы плохо
слушались его, а маленький рост мешал доставать то, что казалось
близким.