Этот мальчик брошен. Его отец не просто равнодушен, он жесток.
Он преступник, калечащий ребенка своим уродливым восприятием мира.
Бить и морить голодом собак? Что говорить о человеке, за которым он
сегодня перемыл кучу грязной посуды, чтобы накормить ребенка пустой
кашей на воде из чистой тарелки?
И главное – ему весь день пришлось есть эту гречку, потому что
отец уехал в обед и вернулся поздно ночью, пьяный, зато с пакетом
продуктов. В пакете – булка хлеба, пакет молока и лоток яиц. Ни
одного целого яйца не было. Мартин, чертыхаясь, переливал отдающие
картоном яйца в миску и вылавливал осколки скорлупы.
Ему самому на гастрономические предпочтения отца Вика было
наплевать. Он вообще не испытывал потребности в еде и не понимал,
какое в ней удовольствие. Но даже его опыта хватало, чтобы знать,
что ребенку нужно нормально есть.
Мартин вытаскивал из закоулков памяти все, что Вик когда-то
забыл. Что слышал украдкой. Осмыслял прочитанное им, увиденное,
услышанное – он учился. Учился все то время, что был в сознании,
безостановочно анализируя бессвязные потоки памяти и обрывки
знаний. Нужно помочь вырасти этому ребенку. Мысли о том, что будет
с ним самим, Мартин гнал от себя. Что будет? А ничего не будет. Он
никогда не сможет любить. Никогда не получит профессию. Никогда не
заведет собаку. Не женится. У него не будет собственных детей. Не
будет.
Никогда.
И, может быть, он скоро умрет. Может он вообще воображаемый друг
Вика, а через год тот пойдет в школу, заведет настоящего. И тогда
он, Мартин, станет не нужен и будет забыт. Навеки заперт в
темноте.
Но к чему тревожиться об этом сейчас.
Об этом он будет тревожиться когда-нибудь потом. А Вик вырастет.
Выучится, женится и заведет детей. И собаку.
И, проведя ладонью по лицу, Мартин закрыл глаза, отпуская
сознание. Он не станет говорить Вику, что слышал мысли про гусиный
пух. И что именно эти мысли придают сейчас его жизни единственный
смысл.
Нет никого. Воображенье. — Нет
никого?
А разве воображенье — никто?
Хименес
Над озером кто-то разлил ледяное, пахнущее травами молоко.
Светло-серая вода казалась густой и почти неподвижной. Берег
сторожили призраки деревьев. И ни звука не доносилось в этот час
над поверхностью воды.
Где-то плеснула хвостом рыба, и снова наступила тишина.
Мальчик, сидевший на берегу, сосредоточенно вырезал что-то из
сухого березового поленца. Движения были по-детски неловкими, но он
смог ни разу не порезаться. На самом деле ему было, в сущности,
наплевать, что получится в итоге. Поделка останется на берегу или
вечером отправится в печь.